но скоро звуки пропали, и слух его ловил лишь стук собственного сердца. Жокей пустил его — дал шенкеля, покачал поводьями. Пора! Фаворит, одолев канаву с водой, взял голову скачки.
Расседлывали его в загоне для победителей, покрыли попоной, повели по ипподромной дорожке. В шуме, слетавшем с трибун, Фаворит различал детские голоса, и к горлу его подкатило радостное ржанье, но он удержался, зная, что полагается вышагивать чинно, горделиво. Он перевел взгляд с трибун на жокея, идущего рядом. На пыльную, худую шею, на подшлемник, потемневший от пота. Ему показалось, что жокей пошатывается, слабеет. Круг уже заканчивался, у входа в загон, у весовой, густо толпились люди, ждали. Фаворит подался к жокею в самый раз — рука Толкунова искала опору.
3
То ли надоело Лехе трястись, то ли побоялся почему-то въезжать в деревню — рывком крутанул баранку, свернул за околицу. В молодой лебеде остановил самосвал, хмуро оглядел четко обозначенные в ясном, тихом воздухе крыши, нашел знакомую, подбадривая себя, зашагал. Опасался он не зря: в избе была одна хозяйка. Ни о каком долге она не слыхала. У Лехи подломились ноги, сел на порог, застонал. Не напрасно — хозяйка дала ему взаймы два рубля. С ними Леха и вернулся к Грахову.
Растолкал, дал время опомниться, сказал:
— Будь другом, добавь рупь шестьдесят две.
— На водку, что ли? — недовольно, грубовато спросил Грахов.
— Хотя бы, — проговорил Леха. — Понимаешь, нет у меня сейчас. Этого мусора я долго в кармане не держу.
— Вы же за рулем, — напомнил Грахов.
— Значит, ты меня не знаешь, — обиделся Леха. — Понятно, молодой еще…
Сверху он казался Грахову приплюснутым, вросшим в густую лебеду — с места не сдвинешь, пока не будет денег. Как же иначе?
Леха смотрел спокойно и прямо.
— На троих, — сострил он, глянув на кузов, где Фаворита совсем не было слышно. — Эх, дороги, пыль да туман… — пропел Леха и сплюнул. — Горло хоть прочистим. Быстрее доедем.
Грахов достал кошелек и отсчитал деньги. Подал Лехе и отвернулся. Когда стихли шаги, Грахов вышел из кабины, чтобы размять ноги, и что-то поразило его при виде замершей в кузове лошади. Не сразу догадался, почему не узнал ее: недавно белая, она стала серой от пыли. Дремала или задумалась — последнее Грахов тут же отбросил, — но стояла она в скорбной, почти человеческой позе. Грахов раза два обогнул машину, желая прилечь где-нибудь в тени, но не успел. Возвращался Леха. Пиджак его оттопыривался. Коротким жестом позвал Грахова лезть в кабину; проезжая задами к речке, прищурился на песчаный плес, на блеск воды.
— Так-то лучше, — сказал он, когда колеса, прошуршав по песку, замерли. — Куда торопиться? — доставая сверток, ведро, подмигнул: — Ну, пошли в тенечек.
— Я подожду, — сказал Грахов. — Только, пожалуйста, побыстрее. Не понимаю… В такую жару.
— Я ить забыл, что ты ученый, — весело улыбнулся Леха. — Она ж вонючая, водка-то. Хотя… На том свете не дадут.
Выдавливая в песке глубокие следы, напевая, Леха направился под вербу; звенел ведром, черпал воду, покрякивая, стягивал рубаху, сапоги. И будто провалился — тихо стало. Грахов догадался: пьет. Сам он мало пил водку, от случая к случаю, и хватало ему двух-трех наперстков. Не шла.
И сейчас, подумав о себе чисто, отгородившись от Лехи, Грахов ткнулся лбом в приборную доску.
Но снова, как в институтском дворе, накатило смятение, и Грахов откинулся, открыл глаза. Увидел речку, узенькую, гладкую, затянутую в петли дымчатые островки краснотала. Истома лежала на всем — на листьях, на песке. Легче не стало, и тишина, и светлая благость тоже давили сердце. Грахов понял отчего: не смог поехать к Марине в Тарабаново, где ждала она его давно, и не потому, что держала его при себе Светлана, сегодня самое время было махнуть к Марине, если бы не этот рейс.
До слуха его долетел Лехин голос, потеплевший, ласковый. Грахов удивился внезапно появившейся в нем злости, которая почему-то пропала, как только он спрыгнул на песок. Духотища… Жмурясь от горячего света, разжигая себя, Грахов двинулся к вербе, где лежал и кричал Леха. Пока шел, отметил, что тот закусывает, на газете розовое аппетитное сало, хлеб, соленые огурцы.
— Ну сколько ждать можно? — лениво тянул Леха, не видя Грахова, может быть, вовсе не желая, чтобы тот отозвался, а так, от скуки. — Спишь, что ли, ученый?
— Иду, — сказал Грахов. — Иду, чтобы сказать…
— Потом скажешь, — прервал его Леха, поднимаясь и берясь сразу за бутылку.
— Пить я не буду, — проговорил Грахов, боязливо следя, как из темной бутылки льется в стакан, булькает водка. — Я уже говорил, что надо вернуться как можно быстрее.
— Ишь ты какой шустрый, — одобрительно сказал Леха. — А я думал, ты только спать умеешь…
— Кроме шуток…
— Бутылку все равно допью, — сказал Леха. — Не здесь, так в дороге. Оставишь, она выдохнется. А мне много. Я ж кричу, надрываюсь: помогите!..
Он жаловался, и не Грахову, а кому-то третьему, кто, будь он рядом, помог бы. Выручил бы. Грахов видел, что Леха уже пьян. Или не столько пьян, сколько уязвлен тем, что Грахов отказался поддержать компанию. Грахову теперь боязно было и пить и не пить. Как перед этим, когда ждал денег на бутылку, Леха говорил всем своим видом: не уговоришь ехать, пока не будет выпита водка. Грахов шагнул в тень — на спину яростно навалился зной. Мельком скользнув взглядом по машине, он с трудом различил склоненную голову лошади, присел.
Фаворита донимала жара. Самосвал стоял на песчаном скате набок. Ни пошевелиться, ни сменить ног на косом гладком дне кузова; Фаворит застыл, и пыль на нем притягивала солнечный свет: чем не грязный сугроб? Из-за пыли в глазах Фаворит и видел плохо. Но людей слышал: говорили не о нем. Один, давно подавший голос с берега, уговаривал другого, тот отнекивался, но, как отмечал Фаворит, все слабее и слабее. Потом люди замолчали.
Грахов взял стакан, а Леха медленно съезжал по песку к воде, чтобы не мешать тому справиться с водкой. Уже в воде, как бы собираясь окунуться, Леха одним глазом сторожил Грахова: вдруг захочет выплеснуть. Грахов тоже сторожил Леху, но потом, смутившись, плеснул водку в напряженно открытый рот и проглотил.
Леха шумно окунулся.
Вода заплескалась, протяжно и сладко стонал человек. Фаворит вздрогнул и поскользнулся. Он долго перебирал ногами, ставя их и так и эдак, но лучшего положения не нашел. Горячая спина его подергивалась, будто жила и задыхалась она отдельно и сильнее, чем сам Фаворит, просилась в тень, к воде. Поморгав, Фаворит ненадолго прочистил глаза, разглядел
