настоящее, хотя бы отчасти заглядывать в будущее. В этом и состоит высший «запрос» к постановке задач историко-научных исследований, в этом их особая общекультурная, гуманистическая значимость. С.Н. Трубецкой, цитируя Платона, писал, что знание объясняется из воспоминания, а в узнавании кроется начало познания [13, с. 77]. Конечно, история должна быть по возможности правдивой. Б. Брехту принадлежат слова: приходится преодолевать пять трудностей, когда хочешь написать правду. На самом деле, трудностей гораздо больше. Главную трудность назовет H. Gipper в своей статье, чей заголовок наилучшим образом отражает проблему, с которой сталкиваются авторы при составлении антологий, подобных нашей, – «Schwierigkeiten beim Schreiben der Wahrheit in der Geschichte der Sprachwissenschaft». Трудность, по словам H. Gipper, заключается в следующем:
«Sollte es das tatsächlich geben, daß Wissenschaftler, die doch zur Suche nach der Wahrheit verpflichtet sind, böswillig oder leichtfertig Fakten unterschlagen oder verdrehen, um ein bestimmtes nationales Wunschbild zu schützen?» [180, c. 103].
«Как это было?» – основной вопрос всякого исторического исследования. Об этом писал Ф. Энгельс:
«Каков бы ни был ход истории, люди делают ее так: каждый преследует свои собственные, сознательно поставленные цели, а общий итог этого множества действующих по различным направлениям стремлений и их разнообразных воздействий на внешний мир – это именно и есть история» [172, с. 41].
Поэтому мы начнем с реконструкции социального и культурного контекста эпохи, в которой происходили те или иные события, под влиянием которого формировалось мировоззрение того или иного ученого, складывалась его судьба. Затем продемонстрируем ход мысли, особенности рассуждений и доказательств советских языковедов того или иного десятилетия, их полемику с идеями своих предшественников и современников.
* * *
«Товарищ Сталин,
вы большой ученый,
В языкознании познали толк…
А я – простой советский заключенный,
И мне товарищ серый брянский волк…».
Не в последнюю очередь благодаря этой песне Юза Алешковского факт «какой-то причастности» Сталина к науке о языке широко известен. Об этом помнили всегда, но не всегда последовательно и объективно. В «Литературной газете» (№ 5 за 1992 г.) появилась статья, написанная совместно писательницей и ученым – Наталией Ильиной и доктором филологических наук Л.Л. Касаткиным. Авторитетные авторы привели убедительные свидетельства, что вмешательство Сталина в языкознание не только не было губительным для этой науки, но даже сыграло положительную роль. Но на другой полосе того же номера газеты автор, далекий от лингвистики, заявлял, что после появления статьи «отца народов» «началась ликвидация всего классического языкознания». Таким было восприятие эпохи 50-х в начале 90-х.
Представление о том, что Сталин принес вред науке о языке, держалось стойко. В 2000 г. в передаче «Династия Орбели» на телеканале «Культура» сказано: «…появилась печально знаменитая статья Сталина». В 2002 г. на том же канале в передаче «Тем временем» вспомнили, что незадолго до смерти Сталин взялся за языкознание. Прозвучала фраза: «Лингвисты до сих пор вспоминают об этом с содроганием». Но есть и иная точка зрения. В публицистических статьях последних десятилетий не раз проводилась мысль, что Сталин «ошельмовал» великого ученого – Н.Я. Марра.
Представления об истории отечественной науки о языке бывают на удивление далеки от истины. Картина советского языкознания в то время, как считают А.А. Леонтьев и Н.А. Еськова, была совершенно иной. Академик Н.Я. Марр, умерший в 1934 г., не застал разгара разрушительного действия на лингвистическую науку своего идеологически окрашенного «нового учения о языке». Как это ни парадоксально, вмешательство Сталина в языкознание, завершившее так называемую «свободную дискуссию», развернувшуюся в 1950 г. на страницах «Правды», принесло этой науке больше положительного, чем отрицательного. Оно нанесло сокрушительный удар по тому, что «великий вождь» назвал «аракчеевским режимом в языкознании». Сделано это было, разумеется, тем же методом, каким насаждался сам этот режим, так что Сталина впору изобразить эдаким Тарасом Бульбой, говорящим «аракчеевскому режиму»: «Я тебя породил, я тебя и убью!» [69, с. 7 – 9].
«Гениальные труды» не содержали, конечно, ничего гениального, но там были вполне здравые мысли, в частности, разоблачалось положение о языке как элементе надстройки над базисом. Было «реабилитировано» сравнительно-историческое языкознание, и многие крупные ученые, подвергавшиеся нападкам за непризнание «нового учения о языке», вздохнули свободно. А.А. Реформатский вспоминал об этом так:
«40-е годы были для лингвистики трудными: первая половина – война, прекращение печатания и прочие тягости, а вторая – бешеный рецидив марризма и создание „аракчеевского режима“, и только после „дискуссии“ в „Правде“ в 1950 г. возникли благоприятные условия и возможности не только „писать в стол“, но и печатать…» [138, с. 45].
Оценивая идеологическое влияние на языковедение той эпохи с позиций перестроечных 90-х, А.А. Леонтьев скажет:
«В лингвистике подлинно марксистский подход вообще отсутствовал. Правда, ортодоксальная идеология с самого начала вела борьбу на два фронта, дискредитировав наиболее одиозные течения в вульгарном, механицистском материализме („Енчмениада“ Бухарина, „правый уклон“ Сталина, олицетворенный А.К. Тимирязевым, и др.). Может возникнуть вопрос: а вообще имеет ли смысл говорить о марксистском подходе как научном? Если речь идет не о механическом материализме, а о подлинном, диалектическом, мы не видим оснований для того, чтобы отлучить марксизм от науки, во всяком случае, в теории познания и близких областях. Если бы марксизм не был объявлен официальной идеологией, он воспринимался бы просто как одно из направлений классической немецкой философии и, безусловно, пользовался бы успехом среди философски образованной части российских ученых» [103, с. 36 – 37].
Желательно, конечно, отечественную историю науки о языке видеть такой, какой она была на самом деле. Но это пока сложно сделать: как видим, она была полна внутренних противоречий с самого начала. Достаточно сравнить публикации в «Правде» периода дискуссии и неопубликованные материалы той эпохи, к которым мы получили доступ совсем недавно: частные письма и записки граждан в Политбюро ЦК ВКП(б), изданные в начале 2000-х. Вот некоторые из них – наиболее, с нашей точки зрения, интересные.
Письмо студента Г. Крылова Сталину.
«Иосиф Виссарионович! Ваше выступление по вопросам советского языкознания явилось для меня самым значительным событием за последние пять лет в области науки. Я – студент филфака МГУ, отделения русского языка и литературы. В прошлом семестре… нам читался курс „Новое учение о языке“… Из этого курса мы уловили: кто не с Марром, тот с формалистами и хуже, – и потому „сомкнулись“ вокруг него. В языкознании для нас был только Марр и его „ученики“. Мы сами готовились стать в
