сотню книг и различных безделушек со всего света. Под иллюминаторами и занавесками стоял широкий стол с лампой в зеленом абажуре, картами, журналами, лоциями, фотокарточками в рамках и писчими принадлежностями. Еще один, небольшой, предназначенный не для работы, а для гостей, столик окружали три низких кресла. Паркетный пол прикрывал цветастый бухарский ковер, а в спальню и совмещенный с ванной гальюн вели две закрытые двери. Вестовой Егорий Афанасьев, которого Храбров всюду таскал за собой последние семнадцать лет еще с «Витязя» ловко расставлял на столе вазочки с малиновым вареньем, блюдца с копченой грудинкой, хлебом, два стакана в серебряных подстаканниках и заварной фарфоровый чайник с драконами. Последним он торжественно, на двух руках, внес свистевший, до блеска начищенный самовар.
Храбров снял фуражку и шинель, отстегнул кортик и спрятал секретный пакет в сейф.
— А что, Эраст, не побаловать ли нам себя «адвокатом»[8]? — поинтересовался он, с удовлетворенным видом присаживаясь в кресло и вытягивая ноги.
— От чего же не побаловать, можно, — рассудительно ответил Харитонов. Они знали друг друга с шести лет и между собой общались запросто, как и раньше. Тем более, вернувшись из очередной «дальней» Храбров умудрился жениться на родной сестре Эраста — Марии. Вместе они прожили меньше шести лет, успев завести двух деток, Ромку и Анютку. Обстоятельства повернулись так, что им пришлось разойтись. Тогда Евгений переживал, что Эраст затаит обиду. Слава Богу, не затаил, прекрасно понимая, что в жизни все бывает, не только разочарования, но шторма, мели и ураганы. Тем более, сам неженатый и бездетный, он души не чаял в племянниках.
Храбров достал из резного дубового буфета початую бутылку вполне неплохого Кизлярского коньяка. Капитан позволял себе иной раз расслабиться, у него всегда наготове имелось вино, ром, виски и родная водка, но сейчас пить не хотелось, а хотелось лишь прогнать озноб.
Китайский чай был удивительно хорош, завариваемый Егорием на шишках самовар добавлял воде неповторимый дымный вкус, а лимонная долька и пятьдесят граммов коньяка делали напиток просто божественным. Храбров согрелся мигом, сделав всего несколько глотков.
— Так что сказал Старк, Женя? — напомнил Харитонов.
— Завтра в семь утра, на пике прилива, выходим в Чемульпо и меняем «Боярина».
— И надолго?
— Кто знает? — Храбров пожал плечами. Даже с другом он не откровенничал и не рассказывал о знании будущего. Так было проще, да и правильней на самом деле. — У нас же все готово? — на всякий случай поинтересовался он.
— Так точно. Шлюпбалку для вельбота починили, кормовой элеватор наконец-то привели в порядок, но радиосвязь все еще работает ненадежно. У нас неизбежно возникнут проблемы при перехвате чужих сообщений.
— Ничего, все постепенно наладится, — Храбров придавал первейшее значение данному направлению. Русские суда уже оснащались радиоаппаратурой, её признали официально, но часть старых адмиралов и капитанов относились к ней скептически, да и с технической стороны вопросов было много. Крейсер оборудовали радиостанцией, изготовленной в Кронштадтской мастерской. По документам она проходила как «установка беспроводного телеграфа». На «Наследнике» за связь отвечал имеющий соответствующее образование минный офицер[9] мичман Жилин, прослушавший курс беспроволочной телеграфии у самого Попова. С Жилина Храбров лично взял подписку о неразглашении секретных сведений. Это было одно из новшеств. Мичман сумел понять важность данного направления и обижаться не стал, хотя в целом с режимом секретности на флоте ситуация была отвратительной.
После чая Храбров в сопровождении Харитонова отправился к общему котлу и снял пробу матросского обеда. Сегодня коки приготовили наваристые щи с мелко нарезанным мясом, которое шло за второе блюдо, черный хлеб с маслом и чай. Снедь была простой, но вкусной. Неторопливо проглотив несколько ложек, капитан похвалил коков и приказал раздать еду, перед которой шла обязательная чарка водки.
Боцманы прошлись по отсекам, подавая дудкой сигнал «к вину». Матросы любовно называли его соловьиной песней и сразу же повалили наверх, выстраиваясь к вместительным ендовам с водкой. Баталер[10] принялся выкрикивать фамилии по списку, а матрос-виночерпий зачерпывал чарку и выдавал подходившему. Перед приемом все снимали бескозырки и крестились, выпивали молча, торжественно и никогда не закусывали.
Сам капитан принимал пищу у себя в каюте. Его меню в зависимости от настроения состояло из обычного питания нижних чинов или того, что готовил Максимыч — вольнонаемный кок офицерского камбуза. По воскресеньям обедал он в кают-компании, но в другие дни доступ капитанам туда был закрыт. Часть офицеров воротила нос от простой еды, но Храбров считал иначе, полагая, что надо разбираться в том, как живут рядовые. Несмотря на более чем приличное денежное довольствие и сословную пропасть, он никогда не брезговал общим котлом.
После обеда у матросов начался освещенный вековыми морскими традициями «адмиральский час» — время, когда нижние чины отдыхали, без крайней нужды беспокоить их запрещалось.
Храбров использовал возможность, чтобы еще раз осмотреть судно, выслушать рапорта артиллерийских и минных офицеров, переговорить с ревизором, доктором и священником. Все было хорошо и ни что не мешало выходу.
Переодевшись, Храбров вновь вернулся на берег и первым делом посетил Русско-Китайский банк, где на все наличные деньги купил мексиканские песо. В настоящее время они считались одной из самых стабильных мировых валют, но курс их «плавал» в зависимости от конкретной страны. В Корее, вновь обменяв песо на фунты, можно было выиграть пятнадцать-двадцать процентов от общей суммы. Храбров не собирался упускать такую возможность.
Затем он отправился к своей любовнице, молодой актрисе, играющей в театре и поющей в самых престижных ресторациях. Она жила в отдельном коттедже, звали ее Юстыся Олех и сюда она приехала из Варшавы. Изящная, с шикарными золотистыми волосами, огромными зелеными глазами и чарующим голосом, женщина вскружила немало офицерских сердец. Чистокровная полька, Юся произвела в городе настоящий фурор, о ней говорили, ей восхищались. Мимолетная и воздушная, стремительно увлекающаяся и столь же быстро остывающая, последний месяц она позволила Храброву завоевать себя и подарила ему свою любовь, шутя, что тот «взял ее на абордаж». Любому сухопутному штафирке, не то, что морскому капитану, было ясно, что страсть их долго не продлится. Храброва такое положение полностью устраивало.
Он с немалой пользой провел у Юси два часа и оттянулся, как мартовский кот.
— Привези мне какую-нибудь безделушку из Кореи, мой Онегин, — попросила она, раскинувшись на оттоманке и капризно надув пухлые губки. Из всей одежды на ней была прозрачная шелковая сорочка, не скрывающая изгибов прекрасного тела, а тонкие пальцы изящно сжимали длинный мундштук с «Герцеговиной Флор». На русском женщина говорила с непередаваемым очаровательным акцентом, а его предпочитала называть именно так, намекая на Онегина из романа Пушкина. Под безделушкой женщина понимала не совсем безделицу, а золотое колечко, брошь или что-то подобное за соответствующую цену. — Ты же знаешь, как я люблю экзотический шарм.
— Конечно, моя бонбоньерка, я что-нибудь подберу, — заверил Храбров, прекрасно понимая ситуацию и не видя в ней ничего предосудительного. Прямо сейчас страстная женщина полностью отдавала ему себя. В их чувствах уже наметился первый холодок, предвестник неизбежной разлуки, капитан и сам уже начал уставать от того, что Юстыси «слишком много», но пока все было хорошо. Так почему бы и не показать своей признательности?
Женщина осталась готовиться к очередному вечеру, а Храбров отправился в ресторацию «Саратов», где назначил встречу инженеру Налётову.
К тому времени снег утих, начало темнеть, улицы постепенно заполнялись гуляющими. Призывно светились витрины магазинов и различных публичных заведений. С залихватским свистом пролетела тройка, в санях хохотали три порядочно подвыпивших офицера.
Моряки чувствовали себя в Артуре, как дома. Здесь был их порт, их вотчина, поэтому и вели они себя соответствующе, с полным осознанием чувства собственного достоинства. Тем более, денежное содержание, состоящее из жалования, столовых денег и морского довольствия выглядело весьма солидным, превышая в два раза суммы, получаемые сухопутными коллегами. Так что моряки покутить любили.
В «Саратове» уже становилось тесно. Под сверкающими люстрами стояли застеленные хрустящими скатертями столики. Официанты скользили по паркету, как на коньках. Три-четыре офицера из числа самых бесполезных во всей эскадре Тихого океана несли здесь постоянные вахты, пропивая жалование и залезая в долги. На небольшой сцене играл оркестр из Одессы — скрипка, гитара, пианино и бубны. Грудастые черноокие еврейки готовились
