Поезд уже приближался к Пенсильванскому вокзалу, когда пошел легкий снег. Кэссиди хотела было позвонить Мабри и предупредить о своем приезде, но затем раздумала. Шон кичился своим хваленым ирландским гостеприимством и никогда не отказывал в приюте заезжим друзьям и родственникам. Кэссиди знала, что в огромной отцовской квартире на Парк-авеню комната для нее всегда найдется, поэтому нисколько не опасалась нагрянуть без предупреждения. Напротив, ей даже хотелось застать Шона врасплох, не дать ему времени подготовиться. Интересно, зачем он хочет ее видеть. Неужели из-за ее профессиональных навыков? Шон всегда считал, что она напрочь лишена воображения, и при каждом случае обзывал «моей маленькой мещанкой». Нет, если отцу от нее что-то и нужно, то только не редакторской помощи.
И это «что-то» должно быть для него достаточно важным, чтобы прикинуться больным и вовлечь в свою игру Мабри. Что ж, Кэссиди готова сыграть с ним хотя бы только ради того, чтобы удовлетворить собственное любопытство. День-два, не больше.
Когда Кэссиди уже подходила к отцовскому дому со стороны Семьдесят второй улицы, Шон с Мабри как раз выходили из подъезда.
– Кэсс, зайка моя! – радостно прогудел Шон, обнимая ее. Кэссиди послушно замерла в его медвежьих объятиях; всякий раз бурная радость отца при их встречах почему-то не только не трогала, но и раздражала ее. Тем временем Шон отступил на полшага и нахмурился. – Так, дай-ка на тебя полюбоваться. Ну вот, опять поправилась! Неужели не знаешь, что худеть и богатеть женщинам можно до бесконечности? Послушай, Мабри, поговори с ней, пока она совсем в пышку не превратилась.
Кэссиди закипела.
– Увы, Шон, но вы с мамой наградили меня слишком крупной костью. Боюсь, что крутизну моих бедер можно исправить разве что с помощью электропилы.
Взгляд холодных голубых глаз Мабри устремился поверх головы Кэссиди.
– Твой папаша – полный болван, Кэссиди, – с улыбкой сказала она. – Ты, как всегда, совершенно восхитительна.
– Вы – второй человек за сегодняшний день, кто мне это говорит, – сказала Кэссиди, высвободившись из отцовских объятий и обнимая мачеху.
– Что ты – восхитительна? – ухмыльнулся Шон, не желая оставаться в стороне.
– Нет, – покачала головой Кэссиди. – Что ты – болван.
Мабри звонко рассмеялась.
– Не удивлюсь, если сегодня ты слышишь это не в последний раз, – сказала она. – Сколько ты у нас погостишь, милая? Шон, мы должны вернуться и устроить Кэсс.
– Ни за что! – огрызнулся Шон. – Ты целый месяц пилила меня и заставляла записаться к врачу, а теперь я опаздывать не собираюсь. Кэссиди прекрасно устроится и без нас. Расположись в своей старой спальне, Кэсси, и будь как дома. В котором часу вернемся, не знаю.
– Но… – начала было Мабри, в глазах которой мелькнуло беспокойство.
Однако Шон, которого, как обычно, чужое мнение не интересовало, оборвал жену.
– Хватит суетиться, – резко сказал он. – Я просто не узнаю тебя, Мабри. Ты над ней трясешься, как наседка над цыплятами. Кэсси приехала не на один день, так что у нас будет достаточно времени на общение.
Кэссиди вспыхнула.
– Вообще-то я…
Но Шон уже поволок Мабри в сторону Парк-авеню, нетерпеливо размахивая руками.
– Позже поговорим! – крикнул он через плечо, а в следующую минуту пара скрылась за углом.
– Он ни капли не изменился – верно, мисс? – послышался знакомый голос.
Кэссиди обернулась и, узнав консьержа, улыбнулась.
– Да, Билл, ни на йоту. Как у него дела, не знаете? Мабри сказала, что он болен.
– Я этого не заметил, – пожал плечами Билл. – Характер у него по-прежнему несносный. Я очень рад, что вы вернулись, мисс. Может, хоть вам удастся его вразумить.
– Господи, и почему все считают, что мне по плечу невозможное? – криво усмехнулась Кэссиди. – Шону слово «осторожность» вообще незнакомо.
– Это верно, – со вздохом подтвердил Билл, сопровождая ее к лифту. – Только бы вы сами это не забывали. Давайте помогу вам чемодан нести.
– Чтобы отец от меня отрекся? – промолвила Кэссиди. – Мы ведь с ним убежденные демократы, Билл. Никому не дозволено нас обслуживать – разве что официантам.
Билл сокрушенно покачал головой.
– Вы уж будьте поосторожнее, мисс. Если вдруг понадобится моя помощь, вы всегда меня здесь найдете.
Кэссиди недоуменно спросила:
– С какой стати?..
Но дверцы лифта уже сомкнулись, а кабина плавно устремилась на двенадцатый этаж.
Лифты Кэссиди любила не больше, чем самолеты, однако ей вовсе не улыбалось восходить на двенадцатый этаж пешком, а Шон любил обитать под самой крышей. В этих апартаментах они с Мабри прожили уже десять лет, и, как ни странно, Кэссиди и впрямь чувствовала себя здесь как дома. Ее так и подмывало побыстрее скинуть туфли и пройтись по квартире босиком, утопая по щиколотку в коврах. Первым делом, воспользовавшись отсутствием отца, она задвинет подальше «Перье» или какую-либо иную минералку – основную пищу Мабри – и проглотит что-нибудь калорийное.
Поставив чемодан на пол прихожей, она избавилась от туфель и глубоко вздохнула, переводя дыхание. Затем осмотрелась по сторонам и повсюду увидела собственное отражение – Мабри, бывшая модель, покрыла зеркалами все стены прихожей. Кэссиди показала себе язык.
Шон пользовался любым поводом, чтобы упрекнуть дочь в неповоротливости и недостатке изящества. Его раздражало, что она намного выше его. Не нравилась Шону и пышная, напоминавшая песочные часы, фигура дочери, которую ничто не могло исправить – ни голодание, ни диеты, ни изнурительная гимнастика. Не радовало Шона и все остальное – светящиеся умом глаза Кэссиди, рыжие волосы и даже выбранная профессия. Одним словом, не обладала его дочь ни единым достоинством.
И при этом, как ни странно, Шон ее любил – в этом Кэссиди нисколько не сомневалась. И это была, пожалуй, единственная причина, заставлявшая ее мириться с отцовским характером и сносить его выходки.
Повесив пальто на спинку стула и взмахнув головой, отчего ее буйные рыжие кудряшки рассыпались по плечам, Кэссиди принялась расстегивать шелковую блузку. Она знала, что по меньшей мере час ее никто не потревожит, и собиралась насладиться каждой минутой блаженного одиночества.
Выбор продуктов в холодильнике оказался на удивление богатым. С «Перье» Мабри переключилась на «Клиали Канадиен». Кэссиди сграбастала бутылку персиковой шипучки и жареную цыплячью ногу, которую тут же принялась с аппетитом уплетать. Несмотря на то что с утра у нее маковой росинки во рту не было, ничто на свете не заставило бы ее утолить голод на вокзале.
Она не слышала ни звука. В квартире стояла гнетущая тишина. Развернувшись на сто восемьдесят градусов, Кэссиди даже не удосужилась вынуть цыплячью ножку, которая так и торчала у нее изо рта. Девушка застыла на месте.
