Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 47
Вообще-то с ним очень интересно было спорить. И жить ей с ним было хорошо. Уютно, комфортно, весело. Правда, замуж за Павлика Ася выходила по определенному расчету – не материальному, конечно, но все равно по расчету. За доброту его выходила, за ум, за спокойный характер. Злобы, глупости да пустой суеты она с детства полной ложкой нахлебалась, всякого натерпевшись от матери, женщины одинокой, несчастной и нервной, рассматривающей свое материнство исключительно как недоразумение и божье наказание, посланное ей за грехи прелюбодейские, – ей, бедной, и так вроде нелегко живется, а тут еще и ребенка кормить-одевать надо, и воспитывать, и в люди выводить. Сплошные долги, а не материнство. А долгов ей не хотелось, ей только радости от жизни хотелось…
В замужестве Ася быстро отогрелась душой. Получила, можно сказать, все сразу и всего много. Щедрыми, полными порциями получила и тепло, и любовь, и заботу, и защиту, поначалу ей даже казалось, что чрезмерно много выпало на ее долю всех этих добрых чувств. Хотя, говорят, любви много не бывает. Но это для тех не бывает, кто рос в ней, в любви-то. А на кого она сразу мощным потоком низвергается, тот и захлебнуться может ею с непривычки очень даже запросто.
И в дальнейшем тоже, когда мужа подолгу не бывало дома, все равно чувствовала себя защищенной. И достатка у них в доме никогда не было большого, а она будто ни в чем и не нуждалась. Жила себе и жила, на других не оглядываясь. Подумаешь, шубы дорогой нет – не больно-то и хотелось, господи. Главное – у нее муж Павлик был. И находилась она в постоянном, радостном чувстве ожидания его возвращения, как ждут свершения невероятно счастливого события… А потом и сына решила тоже Павликом назвать – так ей мужнино имя к душе да к сердцу пришлось. А теперь вот нет его, и она растерялась совсем. Бояться всего стала. И жизни бояться, и безденежья, и неустроенности, и за будущее детей… И еще – жалеть себя стала часто. Прямо до слез жалко порой себя, такую вот потерянно-неприкаянную…
– Мам, ты чего это?
Зашедшая на кухню Света уставилась на нее удивленно и даже протянула к ней руку, словно хотела погладить по голове.
– Я? А что? Я ничего… – вынырнула из своих невеселых мыслей Ася.
– У тебя лицо такое, мам…
– Какое?
– Как у больного спаниеля… Ты устала, наверное? – В голосе дочери звучала искренняя забота.
– Да ничего я не устала! Просто думаю, каким завтраком вас с Пашкой кормить буду? В магазин-то мы не сходили. Может, мне с вечера сырники сделать, а? А утром разогрею…
– Иди-ка ты, мамочка, лучше ванну прими. Полежи, погрейся, расслабься. А сырники я и сама сделаю, – решительно сказала девочка.
– Да как же – расслабься… Ты что? Пашки же дома нет! А вдруг с ним случилось что?
– Да ничего с ним не случилось, мам! Двадцать лет парню! И хватит о нем беспокоиться – он большой уже мальчик. Иди-иди…
Когда ванна наполнилась, Ася опустила в нее все, что нашлось под рукой полезного: и соль, и мятный шарик, и пену, и даже несколько капель пихтового масла, и с наслаждением улеглась в пахучую, ласковую воду, закрыв глаза от удовольствия. Вспомнилось сразу, как она любила устраивать себе подобные приятные минуты еще в той, относительно благополучной замужней жизни… Нравилось ей вот так побаловать себя, поухаживать за собой тщательно, почистить перышки, перед зеркалом вдоволь да от души насидеться… Вообще, с Павликом она быстро осознала вкус всего хорошего, что пришло в ее жизнь. Не только его любовью свое внутреннее пространство до отказа заполнила, но и себя тоже, как ни странно, научилась любить. Потому и выглядела все годы своего счастливого замужества легкой, как перышко, девчонкой. К тому же была она от природы худенькой, и это обстоятельство при небольшом ее росточке отбрасывало прибывающие годы на порядок назад – никто и никогда не давал Асе ее возраста. А уж пресловутую пословицу эту про маленькую собачку, которая до самой старости щенок, она просто терпеть не могла! И полагала, что придумали ее себе в оправдание злые, старые и толстые тетки. Звучит-то как обидно: старый щенок… Всегда она себе мысленно почему-то постаревшую собачку представляла. Жалкое, конечно, зрелище…
А вот муж ее, Павлик, считал, что не потому она так молодо выглядит, что ростом мала да худа, как подросток. А потому, что никак повзрослеть не может. Жизнь, мол, идет и идет себе, а она все еще там, в детстве не очень удачном своем задержалась. Испугалась взрослеть. Или не посмела, может. Или не дали… И повадки у нее все девчоночьи сохранились, и выражение лица трогательно-наивное, как у ребенка, и отношение к жизни точно такое же. Будто она, жизнь, должна все время только ярким солнцем светить да радовать, а от холода и ветра Асю обязательно муж прятать должен, спиной своей прикрывать. А взрослеть ей вовсе и не обязательно – зачем? Вот и получилось так, что осталась она после Павлика вдовой-девочкой, растерянной и испуганной, которая ничего больше не умеет, кроме как жалеть себя и плакать да горестно за детей тревожиться…
А что – Ася, если честно, только так и вела себя после Пашиной гибели: сидела, и плакала, и себя жалела. А потом еще и страх сильный навалился, что не справится она с этой взрослой и самостоятельной жизнью, что вдруг потеряет последнюю свою опору – Жанночку с Левушкой. Ей даже сон такой часто снился, однообразно повторяющийся: будто стоит она на высокой горе одна, и со всех сторон дуют ветры злые, и вот-вот ее с этой горы снесут, и она с трудом на ногах держится, и ежится от холода, и взывает о помощи… В таком душевном напряжении и живет последние три года, в этом бесконечном страхе. Уже сама на себя не похожа стала…
Ася вздохнула, открыла глаза и села. Отогнав от себя пышную шапку белой пены, взяла в руки небольшое овальное зеркало, оставленное Светой на полочке, внимательно вгляделась в свое отражение. Да уж, ничего хорошего. Права Светка, действительно как у больного спаниеля лицо. Очень похоже. Выражение трагической обеспокоенности совсем не шло ему, делало его смешным и жалким. Хотя раньше оно ее вполне устраивало – лицо как лицо, симпатичное, круглое и милое, в обрамлении русых, выстриженных аккуратным каре волос, в меру улыбчивое, в меру доверчиво-открытое… И когда только успели образоваться эти глубокие морщинки-бороздки на переносице? Видимо, она все время так сильно морщит лоб, сводя горестно брови? И глаза будто опустились внешними уголками, поплыли-поехали вниз в мелкой сеточке морщинок, и выражение у них такое страдальчески-напряженное… Да уж, только длинных свисающих ушей не хватает. Точно – спаниель. Еще и больной совсем к тому же.
Положив с досадой зеркало обратно на полочку, Ася погрузилась с головой в воду, оставив снаружи только лицо, будто спряталась в мыльной ласковой и уютной теплоте. Вот и остаться бы в ней навечно, и не выходить навстречу жизненным трудностям и тревогам… Только нельзя. Пашки же дома нет. И телефон у него отключен. Где он ночевал-то? Хорошо, если у Маргоши. А если нет? Он же еще про репетицию какую-то говорил… И что это за репетиции такие? Надо учебой заниматься, а не ерундой всякой. Вот пусть только домой придет, уж она с ним поговорит внушительно на эту тему. Придется опять и стыдить, и пугать, и плакать. И на жалость к себе давить. И на долг. И на совесть. Мозги вправлять таким нехорошим образом, в общем. А что делать? Господи, как же трудно, как невозможно трудно одной детей на ноги поднимать…
Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 47
