побольше денег на достижениях генной инженерии, способных увеличивать интеллектуальный уровень человека. Детеныш первой шимпанзе, на которой протестировали генно-инженерное лекарство, поведет за собой отряд.
В какой-то момент в кадр попадает экземпляр пьесы Шекспира «Юлий Цезарь», той самой, где Марк Антоний поднял восстание, и мы понимаем, что это и есть — Марлон Брэндо, тем более что обезьяна переиграла в нем всех актеров. Под гримом обезьяны был актер Энди Серкис, в технологии захвата движения, официально ставший лидером новой школы кинематографического актера. Это отличный пример невербального исполнения, и в фильме даже несколько сцен — прямо в историю нео-немого кино: ворох листьев или проверка зеленых точек на глазах перед входом в вольер после того, как Цезарь дал сыворотку всем остальным. В фильме почти нет внешней реальности городской жизни, и только к середине упомянуто, что человек запустил первый пилотируемый полет на Марс. Эти достижения прогресса и цивилизации вряд ли сделали человека лучше — вот о чем была его основная идея, против чего он бунтует. Как и все предыдущие — раньше на месте обезьян были молодые рассерженные, он как бы говорит, что на смену этим должны сначала прийти новые беспринципные люди, потому что эти старые совсем безнадежны. И правда, люди, в том числе, молодые, в фильме озлоблены, материальны, думают только о сексе и деньгах; он думает о людях даже хуже, чем они есть на самом деле. Этот фильм депрессивный и не предназначен, чтобы развлекать. Уродством людей, показанных на экране, автор подталкивает отождествить с угнетенным шимпанзе, и отсюда революция. Дальше следует эксплуатация страха перед 2012 и уверенности, что людям конец. Цезарь произнес первое слово в фразе No fucking way, говоря, что больше он терпеть это не намерен. После этого можно заметить то, что даже главные герои отошли на второй план, ведут какую-то маленькую материальную жизнь, не важную в такое время, и целью — не рассказать какую-то жизненную историю, а что-то другое — инцидент, это было сюжетным материалом деантропоцентризма со времен Хичкока и Спилберга. И отдельные кадры, когда люди побросают свои машины, в этой сцене дают вдруг осознать, понять, что то, что происходит на экране, только в видимой стороне — обезьяны учинили дебош, а на самом деле это то, что происходит сейчас в душе у новых, преимущественно молодых людей. Потому в ключевой момент, когда обезьяна может проявить человечность, it doesn't: эти новые не знают пощады, и это самое страшное. Тема мести в мире, где на насилие человек отвечает насилием, с какой стати обезьяны должны иначе, ставит вопрос так, что необходимость выработки абсолютной морали стоит перед человеком как единственный вариант спасения не только для себя, но и для того нового человека — возможно, киборга, возможно, генетически как-то модифицированного организма, который будет заброшен в мир, где ни одного признака абсолютной морали не осталось. Это не разрастается до масштаба глобальной катастрофы, а затихает — по новостям сообщают о каких-то волнениях на мосту Золотые ворота, и несколько обезьян видели в городе, стадо возвращается в лес по другую сторону — но внимательно следит, в последнем кадре, как будто готовясь, и мы понимаем, что маленький инцидент — это предупреждение. Фильм завершается, после первых финальных титров, короткой сценой, где эпидемия (лекарство подействовало на человека совсем не так, как на обезьян, а со смертельным исходом) от летчика авиалиний распространяется из Сан-Франциско — в Нью-Йорк и дальше, в диаграмме, которая охватывает весь земной шар. Фильм мог бы называться «Начало планеты обезьян», и ему не нужен сиквел. Это миф против логоса в революции пластики против звучащей речи.
Забавно, что, гуляя в национальном парке, они проходят мимо того места с кольцами дерева, где снималась знаменитая сцена из «Головокружения» Хичкока.
Все предыдущие фильмы из серии «Планета обезьян» делали сюрприз из конца, что планета обезьян — это Земля, но не то, как она actually ею стала. Забавно еще то, что фильм стартует на земле — обычно раньше его предпосылкой было прибытие человека на другую планету; по-видимому, те космонавты, вернувшись с Марса, обнаружат Землю несколько в ином виде, чем они ее оставили.
Технология motion capture трансформировалась в performance capture, с улучшенными средствами захвата лицевых мышц: теперь вместо датчиков, которыми было усажено лицо актера, актер играет в шлеме, откуда направлены на его лицо точечные лучи. В сентябре 2010 года Энди Серкис, игравший Горлума, Кинг-Конга, а к тому времени — и у Спилберга, авторитетный актер написал статью о технологии performance capture и распространенной нападки, что она-де убьет живое актерское исполнение. Из всей статьи наибольший интерес представляла его аналогия с театром Кабуки, где носили маски, намек, что мы находимся в плену реалистической техники. Все это напоминает то, как полвека назад актеры маски возражали против революции по Станиславскому. Киноактер человеческого типа — это конец актерской игры, и если человек этого не понимает, он должен уйти. Кино не способно показать настоящих людей, и более реалистический тип исполнения — это лишь тип персонажа со сниженным характером драмы; для этих же людей кино стало восприниматься именно в таком и ключе, при котором это были как бы «настоящие» люди. Проникновение элементов настоящего человека в эту маску принесло новый тип персонажа, говоривший о характере современного человека.
НЕЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ ИГРА
Конец натурализма, конец показа настоящих людей, потребность в показе человека, принесли потребность в пересмотре системы актерской игры, доминировавшей в течение многих десятилетий. Но для начала надо было оторваться от Достоевского, который, что хорошо было показано в «Темном рыцаре» (2008), держал маску от того, чтобы стать маской. Для этого не просто должны появиться новые герои, но сама идея относительной морали отойти ради того, чтобы вернулись люди с четкими категориями добра и зла, верой в невинность и принципами. Культура исполнения злодея вернулась, во всех предыдущих фильмах супергерой был сыгран в натуралистическом ключе, что было продиктовано его ревизионистской трактовкой. Теперь же в обратном ревизионизме пошла тенденция к тому, чтобы играть условно. Но вообще трудно теперь сказать: а сможет ли вообще маска вернуться к человеку, каким был человек первой половины ХХ века, оставаясь просто человеческой, обычной. Одно понятно: так как она отошла от Станиславского, нечеловеческая игра — это хотя бы игра. Уже хорошо. Но главное, это прорыв в актерской игре. После 2008 года кино стало отходить от настоящих людей в естественной реакции на неспособность как-либо соперничать на поле показа настоящих людей с документальной эстетикой. До этого
