мужской руке, на запястье которой на кожаном ремешке плотно сидят «Адамас Пеге» с хронографом.
— Ну, говори, к сути ближе давай! — командирским тоном произносит мужчина.
Женский голос на том конце начинает что-то быстро тараторить.
— Пусть в приемной промаринуется часок, а потом скажешь, что меня нет. Пусть думает, на кого залупался! Дальше! — продолжает он, не дождавшись подтверждения, что команда была услышана.
— А остальных подальше шли. Все правительство на каникулах, и я тоже, бля! Ну своим вежливым голосочком, как ты умеешь, смекаешь? — закончил он, опять не дождавшись обратной реакции. Положил телефон в карман пиджака.
Интерес у меня вызывает не его должность и не его медийность, а каковы же его комплексы и подавленные детские страхи? Я много видел властных и сильных мира сего. То, что есть у них комплексы — индикатор: общение с персоналом, с людьми, которые не дадут сдачи и не вставят слова поперек из-за своего более низкого положения в социальной цепи. Обращение небрежное, с пассивным поиском конфликта, в исходе которого они уверены. Как правило, это чьи-то дети, поставленные на «места» сильными родителями, либо волею случая хапнувшие эту ношу. Но вот «медные трубы» не вывезли, ибо это самое сложное испытание, стирающее в человеке человеческое.
Это множится на неуверенность с дрожащим заискиванием окружающих, и вуаля — типичный пример сего классового выкидыша сейчас передо мной.
Мужчина удаляется в центр номера при полумраке моего освещения и садится на край кровати лицом ко входу и спиной ко мне. Он плотного телосложения, высок и массивен — это видно даже при том, что он очень сильно сгорбился, уткнувшись в экран телефона, и интенсивно набирает смс в мессенджере, моментально получая ответы. Не сворачивая данное приложение, с каждым характерным звуком приходящего текста ерзает, елозит, как бы оглядывается — никто кроме него не должен видеть, что в его айфоне.
И тут он резко встал, сделал полукруг по номеру, еле отрывая свои ботинки «Лоро Пьяна» от покрытия. Нажал на экран устройства, одновременно удаляя его от себя, как будто сделал ставку в казино и откинул на кровать. Начал кружить по номеру, но не отрывая взора от заблокированного экрана продукции «Эпл», лежащего на углу кровати. Как балерина кружится на сцене во время пируэта, а взгляд в одну точку.
Телефон издал характерный звук и засветился. Здоровяк замер, лицо его напряглось, дыхание замерло, легкое еле слышное поклацывание зубов друг о друга больше напоминающий скрежет пенопласта. Одним движением он дернулся к нему, схватил и поднес к скорченной гримасе, на которой вообще отсутствовали признаки жизни. Мужчина замер, весь, и смотрел секунды на экран, как гипсовый, не снимая блокировку. Он видел текст, но как будто смаковал момент осознания увиденного, сдерживая игру мышц напряжения на лице, что железы кожи выделяют испарину пота от пульсирующих вен на висках. Так же резко разблокировал устройство, когда оно погасло, что-то два раза щелкнул и сразу опять отбросил, не глядя, на кровать. Секунды подышал, задержал дыхание и начал ходить по номеру, поправляя то пиджак, то галстук, затягивая, то дергая рукава рубашки, убеждаясь, что они должным образом виднеются из-под лацканов английской шерсти.
Мужчина явно нервничал, ожидая каких-то важных новостей или сообщений. Его поведение выдавало внутреннее напряжение и волнение.
Я продолжил наблюдать, как он расхаживает по номеру, поглядывая на телефон и поправляя одежду. Было заметно, что этот человек привык к власти и контролю ситуации. Однако сейчас он явно чувствовал себя неуверенно, ожидая известий, которые могут повлиять на его положение.
Мне стало интересно, что за новости он ожидает. Но я мог только строить догадки, продолжая исполнять свою роль безмолвного свидетеля.
Тук-тук-тук. Раздался стук в дверь номера. Мужчина выдохнул, как пловец перед погружением, набрал воздуха, расправил осанку и, сдержанно пытаясь скрыть мандраж, пошел к двери.
— Здраааасте, Сергей Маратович! — приятный и звонкий голос раздался в дверях. Я увидел, как детские тоненькие ручки обвили ему шею и повисли на спине, едва смыкаясь. На запястье одной руки я разглядел браслетик с мишками и какие-то бирюзовые бусины. Ножки создания оторвались от земли, босоножки без каблуков, похожие на балетную обувь, чуть сползали с пяточек ног 33–34 размера, прикрытых беленькими носочками.
Я ощутил множество приятных ароматов — все они смешивались и перебивали друг друга: имбирное печенье, будто опущенное в томленое молоко, карамель, нуга, какая-то химическая, но приятная жвачка, дешевые цитрусовые духи с нотками малины и клевера. От запахов как будто стало светлее в номере, словно спирали выключенных ламп без подачи напряжения в них замерцали.
— Угу, привет, Мариночка, — сухо молвил он и, обернувшись, перенес на свою шею не размыкающиеся детские ручки. Поставил девочку на пол. Платьице в горошек с опозданием опустилось и прикрыло полоску трусиков, разделяющую маленькую округлую попку, еще только привыкающую к такого рода белью.
— Проходи, — странным тоном сказал мужчина и как бы встал полубоком, одновременно освобождая проход. Еле вытянув массивную шею в коридор, оглядел маршрут Мариночки, убедившись, что коридор гостиницы пуст. Затем шумно выпустил воздух из легких с хрипом, как будто держал напряжение и не дышал при спуске с горы — так делают скалолазы. И снова резко наполнил их, уже как перед погружением.
— Спасибочки, дядь Серёж! Ой, простите, Сергей Марато…! Оооо… «Джуси Фрут»… Можно? — звонко и со стеснением от просьбы спросило это создание.
— Конечно, тебе можно всё! И я просил… Просто Сергей, можно, — очень смягчающе и обволакивающе, на окончании фразы сказал гигант в костюме.
Мариночка быстренько прошмыгнула к дубовому столу, перебирая тоненькими ножками с глянцевым морским загаром. На них не было ни складочки, ни морщинки, ни венки — они выглядели единым целым. Даже следов в сгибах коленей не оставалось. В номере как будто посветлело, я не мог оторвать от неё взгляд…
Она была так юна и так прекрасна, в самом начале своего становления женщиной. Физически приобретая одни запахи, но теряя другие. Этот стык созревания, когда в ней задерживались оба этих аромата. Тот пик взросления, когда мама ловит на своем дитяти похотливые взгляды мужчин и испытывает одновременно гордость и страх, тревогу и восторг. Иногда даже ужас, но в то же время — гордость, ведь ее дитя достойна таких взглядов.
Так и эмоционально — будто забота матери душит, а уже прорезаются нотки протеста в спорах и попытках вырваться, провокационными поступками, идущими даже вразрез с инстинктами. Но они обволакивают ложной надеждой, что это откроет мир взрослой и беззаботной жизни, лишенной постыдной опеки.
— Хорошоооуу, Сергей Мар…, Сергей! — оправившись, произнесла
