думаю, не приедут? Ах, милый мои! Ах ты, Ванечка, ах, Зиночка!
— Здравствуй, — басовито сказал Иван.
— Доброго здоровья, деточки мои любимыи! — с искренней слезой поклонился Жиздрин. — Да айдате-ка скорей в избу, ну что мы стоим? Ох, старый я стал, голова не робит нисколечки! Я ведь сильно изранетый на войне, — сообщил он, перейдя на шепот, и первым побежал, к крыльцу. Он даже натурально прихрамывал и сутулился.
Дети чинно поднялись следом. Пол в избе был тщательно выскоблен с печиною и застлан газетами. В углу притулилась кровать, покрытая полушубком. Стол был голый, некрашеный, с инородной ногой. Жиздрин встал посередь избы, развел руками:
— Я вот, видите, как живу? Ни одеть чего, ни поставить. Да вы садитесь скорей на лавочку, я хоть на вас полюбуюся!
Молодые люди смущенно присели на лавку, привинченную к стене болтами. Жиздрин, нагнувшись и избоченя голову, жадно заглядывал в их лица.
— У тебя тут курят? — спросил Иван.
— Кури, кури, сынок! Ой, да ты вовсе уж, вовсе уж мужчина. А я ведь бросил.
— Правильно сделал, — сдержанно улыбнулся Иван. — Зин, займись рюкзаком.
Зинаида захлопотала у стола.
— А ты, Зиночка, все такая же, тихонькая, все молчишь себе, — растрогался Жиздрин. — Я вот луку побегу сощиплю!
— Пошли вместе, — вызвался сын.
Жиздрин затрусил вперед, останавливаясь поминутно и хватая его то за рукав, то за плечо.
— Так кто ты, стало быть, будешь после института, Ванёк? — громко спрашивал он для соседей. — Строитель? А Зиночка на кого выучилась? Тоже на строителя? Ах, умницы вы мои, золочёны головки!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Еще не простыл закат, а небо уже запестрело звездами. Деревенские в этот час ставили самовары. В оградах попыхивали искрами самоварные трубы, синие дымки над ними отзывались березой и сосновыми шишками.
Иван и Зинаида отправились к тетке Дорофее. Добрая старуха расплакалась, не знала, куда и посадить гостеньков. Зинаида сказала, что хочет назавтра испечь оладьев, и та насыпала ей муки, принесла яиц, нацедила в банку опары.
— Отца-то с собой, возьмете или тут доживать будет? — осторожно спросила она, прощаясь.
— Возьмем! — ответил Иван, — Чего ему тут одному делать?
Старуха вздохнула:
— Согласится ли ишо?
— Почему не согласится, теть Дор? Оденем его, обуем, у Зины квартира со всеми удобствами, постирает ему там, приготовит.
— Это само по себе, — сказала Дорофея, — Да ведь, почитай, век здесь прожил. От начальства ему уважение… из области даже ездят. Человек выпуклой!
Последние слова она произнесла с неопределенной усмешкой.
Иван, в лад ей, не то шутя, не то всерьез, спросил:
— Все небось порядки свои устанавливает, теть Дор?
— Да ведь люди-то, Ванюша, мало ли чего наболтают, — смешалась старуха. — Вон у Стародубцевых парень уехал в город по делу и не сказался, так чего только не наплели. — И Дорофея подробно и с увлечением стала рассказывать про Стародубцевых парня, который уехал в город не сказавшись, а люди решили, что утонул, и три дня неводили озеро, и как парень Стародубцевых приехал, увидел эту рыбалку и даже помогал тянуть бредень.
— Так ты приходи, теть Дора, — чмокнув старуху, сказала Зинаида.
— Приду, приду, — слукавила старая.
2
Соседи разнесли новость по всей деревне. Отъезд Жиздрина стал реальным, и это предстоящее событие всех всколыхнуло. Как-то позабылось вдруг, что Митрий Жиздрин не давал им житья двадцать лет; больше поминали, какой он умелый сапожник был в молодости. Его уж и жалели, и вспоминали покойную Калю и деток, выросших на чужой стороне.
Когда-то вел Митрий Жиздрин уважаемую, трезвую жизнь. Тачал вытяжные сапоги и дамские ботинки с высокой шнуровкой. Жил плотно, опрятно. Поначалу, пока эта жизнь не ушла еще далеко и была рядом, как бы еще вчера, Жиздрин надеялся, что колхоз с куцей оплатой, с беспросветным шитьем хомутов и сбруй скоро пройдет и все станет по-прежнему. Колхоз вышел бедный, полеводческий, но, как всякое хилое существо, оказался живуч и бесконечен. И сидел Жиздрин на хомутах. Бывало, посылали в поле. Жиздрин каменел, но шел и ковырял землю, люто ее ненавидя: земля была его, сапожника, извечным врагом.
Сразу, как начались колхозы, уехать бы ему в город, но Жиздрин того недопонял, да держали две коровенки, да дом, очень еще справный. Жена его, Каля, бабочка тихая, бессловесная, хворала надсадой. Лечила ее тетка Дорофея: намыливала живот и по часу разглаживала ладонями — правила. Леченье это помогало худо, и Калю увезли в город. И ходить за коровенками стало некому, пришлось их продать. А Митрий окончательно запил. Тетка Дорофея вздыхала: изурочили, порча это. И впрямь, не осталось ничего от прежнего мастера. Ходил Митрий оборванный, в каких-то опорках, надолго исчезал из деревни.
Дети Жиздрина — Ванька и Зинаида — в его отсутствие голодали. Скитались по соседям, воровали в огородах картошку, брюкву. Почернели, измызгались, росли как трава. Когда Каля умерла, Степан Кокорев, тетки Дорофеи покойный муж, добился в районе, чтобы детей определили в детдом. Вся канитель тянулась четыре месяца. Судебные исполнители приезжали дважды, но Жиздрина никак застать не могли.
Принимая их в третий раз, Степан увещевал:
— Везите, мужики, без него, после бумагу покажете! Сколько можно ребят томить?
Сопровождающий исполнителя милиционер был против:
— Не имеем правов. Худой пускай он отец, а у нас не Америка.
— Потакаем много! — решительно возражал Степан.
Так бы они и пререкались, если бы Степан не отворотился к окну и не увидел бы приближающегося Жиздрина.
— Ох ты, ружьем твою… — выругался он шепотом. — Дождались, идет поселенец…
Исполнитель, сонный, молчаливый парень в железнодорожной шинели, приоткрыл единственный глаз. Он жалел зрение, и глаз отворял только по необходимости.
— Близко подошел?
— Сворачивает, — сердито сказал Степан.
Дорофея глянула через его плечо, затряслась:
— Господи сусе, это что теперь будет-то…
— Будет по закону, — посуровел милиционер.
Исполнитель неохотно открыл глаз полностью, распределил обязанности:
— Сейчас отведем его в сельсовет… со старшиной. Там документ предъявим, при понятых. Ты, тетка, созови кого-нибудь. А ты, Кокорев, тем временем подъезжай с ребятами.
Жиздрин вошел нетрезвым, семенящим шагом, В боковом кармане екнула поллитровка. Исполнитель встал:
— Имеется к вам разговор.
— Это о чем ишо? — покосился на него Жиздрин. — О чем разговор-то?
— Узнаешь, — сказал милиционер.
Тетка Дорофея не выдержала тягостной минуты, поклонилась племяннику:
— Здравствуй, Митрий…
— Здорово… Ребята у вас?
Ванька и Зинаида спали в горенке. Услышав голос отца, вскочили, потолкались в дверях.
— Ага, — отметил Жиздрин и с вызовом повернулся к приезжим: — Дак у меня к вам разговоров нету.
— Пошли, пошли, — милиционер привычно взял его
