науку оплочено не было.
— Жизнь отдала, мама. Она и забесплатно порой учит лучше любых университетов, — улыбался отец.
— Это да. Щедрая какая! Как бы от той щедрости и науки не помереть раньше времени! — к бесплатному бабушка относилась всегда настороженно.
И коммунизм, который все вокруг строили и в который все верили, считала лишь утопией.
— У каждой вещи должен быть хозяин. Потому что хозяин несёт ответственность! Нет ответственности, нет порядка. И спросить не с кого. А человек, он хоть и тварь Божия, но на Бога особенно-то не надеется, и жить как муха не может. Оттого и должно для каждого иметь свой угол, свою рубаху, свою гармонь. Ну и дальше там! Даже придурь какая, и то, у каждого своя. А иначе разброд и шатание, отсюда недостачи и упадок хозяйства. — Объясняла она нам.
А сейчас чужие слова каким-то образом сплелись с моими воспоминаниями.
— Человеком быть сложно, — говорил отец. — Как по длинной-длинной лестнице идти. Сначала нужно принять, что ты сам живой и обычный. И пользы-то от тебя особой нет. Вот зачем я нужен?
— А как мы без тебя? — вскидывалась сразу Дина.
— Вот видишь, польза от меня, потому что вы есть. Матери помочь, вас и жену беречь и растить, — гладил по тёмным волосам отец. — А вот понять, что когда сам по себе, то и толку от тебя нет сложно. А потом ещё нужно принять, что другие тоже люди. Ничем не хуже, может отличаются чем… Я вот однажды настоящего негра видел. Чёрный, как мой сапог. Языка не знает, на каком он говорит тоже не поймёшь. А вот песни пел, сидит, мурлычет что-то себе под нос. Может о родных местах, может о любви. Человек же! Там глядишь и новая ступенька. Понять, что все мы люди — тяжело. Это тоже труд. И вот я понял это, и рядом кто-то понял. И я знаю, что он, этот кто-то, не поленился этот труд принять. А значит, его за один этот труд понимания уже нужно и можно уважать. И только ты уважение к другим в себе принял и воспитал, а тут вот ещё одна ступенька. Уважаемых людей ценят! А умение ценить не только своё и себя, но и других, это пожалуй самая сложная наука.
Я те слова отца запомнила на всю жизнь. Много лет спустя я захлебнувшись от возмущения буду пересказывать их внучке. Когда застала Альку и Гену над какой-то картой.
— Если ты пошлёшь своих людей сюда, то из-за укреплённой линии обороны, у тебя будут большие потери! — оба племянника ни таланта, ни желания продолжить семейную традицию военной службы не имели, поэтому Гена воспитывал внучку на военных картах и схемах сражений.
— Это необходимые потери, — заявила шестилетняя тогда малявка.
Вот тогда я вспылила. И старалась донести до ребёнка, что это не сухие цифры. За этими цифрами стоят люди. У которых семьи, которых ждут… Много рассказывала ей о нашем отце, который тоже где-то может фигурировал как "необходимая потеря".
А после победы и окончания Отечественной войны и на восточных границах, я сама старалась стать человеком и вспомнить, что вокруг люди! А не просто враги. Мир уничтожил деление всех на своих и чужих в ситуации, когда либо ты и чужого, либо тебя. А нам необходимо было это принять. И я видела путь к этому принятию.
Нужно просто было не отнимать у других радость жизни и относится с уважением к чужому стремлению быть человеком. Поэтому, когда Норайо через пару месяцев совместной работы по сбору информации и переводу документов попросил разделить с ним чаепитие, я не отказалась. Только с интересом рассматривала кривоватые горшки и чашки-пиалы.
Такую посуду лепили сами военнопленные и обжигали на небольшом кирпичном заводе, куда их большую часть возили на работу. И ничего предосудительного в том, что чаепитие проходит в комнатушке военнопленного, я не видела.
— Думаю, что дверь можно прикрыть. Щели там такие, что слышимость, а для желающих и видимость, от этого не изменится, а вот надежда, что сквозняк будет поменьше есть. — Хмыкнула я, оценив внимательность Норайо. — Тем более, что сидеть на полу.
Обстановка в комнате была… На самом деле её не было. Печь и аккуратно сложенная около неё стопка дров. Окно, занавешенное одним из двух тонких одеял. Стул, на сиденье которого лежала стопка чистых вещей, а на спинку вешались те, которые носились сейчас. Деревянная рама, выложенная изнутри брусками так, что получалась такая площадка, сантиметров десять от пола. А на ней заправленная вторым одеялом постель. И постель не барская. Ватный узкий матрас и такая же подушка. Всё-таки это был лагерь для военнопленных, и наличие даже минимальных удобств я считала уже достойным отношением со стороны нашего руководства.
Рядом с кроватью стоял ящик из-под снарядов. Он использовался как тумбочка. Второй, но с заметными изменениями, был столом.
— Это местные травы, — пояснил мне Норайо, показывая на напиток.
Я принесла к чаю купленные недавно на рынке варенье и белые шарики клюквы в сахаре. И завёрнутый в бумагу кружок молочного сахара. Недавно из дома пришла посылка, а бабушка готовила это лакомство изумительно.
Норайо спрашивал о доме, о бабушке и маме.
— Они сейчас остались одни? — хмурился он.
— Нет, служим только я и старшая сестра, — упоминала я об Анне вскользь, считая, что не стоит лишний раз давать возможность расспрашивать о ней. — За бабушкой и мамой присматривает младшая, Дина. Настоящий сорванец, а не девчонка. А откуда ты знаешь русский?
— Мой род из военной аристократии. Когда-то мои предки стояли во главе сëгуната. Но на несколько последних поколений пришёлся упадок. Поэтому и мой дед и мой отец для поддержания хозяйства держали в качестве работников русских пленных. Моряки. Ведь в начале века между нашими империями уже была война. — Ответил он.
— Да, я знаю. Ещё при последнем царе. — Ответила я.
— Как причудливы узоры судьбы. Детьми, я и моя сестра, считали, что этим людям будет приятно, что мы говорим на родном для них языке. И старались выучить русский, чтобы напомнить им о родине. Ведь не смотря на то, что они были пленными и выполняли разные работы, они относились к нашему роду. И мы выросли рядом с ними, для нас они не были чужаками. А теперь знание этого языка помогает мне. — Улыбнулся Кудо, наполняя пиалы. — А китайский у нас знают многие. Браки между нашими народами не редкость. А уважение к родителям, свойственное для наших народов, обязует знать речь рода отца и матери.
— Кто-то
