Ознакомительная версия. Доступно 1 страниц из 4
в неё газета.
Дядька Ермолай следил вполоборота за моими действиями.
— Нашёл, гляжу? Прям в чайник сыпь. Во-от. Да отодвинь малясь, чтобы не бурлило.
Воздух наполнился ароматом с тонким мятным оттенком.
Дядька Ермолай снова отвернулся к воде.
— Понял я тогда, что её Речной Хозяин в русалки забрал. Вот с тех пор, чуть теплеть начнёт, я на берегу и ночую. Всё надеюсь её увидеть, прощения попросить. А она, вишь ты, боялась, стало быть, хоть и знала, что я рядом. Умеют они это: и глаза, и слух отвести. Рядом будешь, а не увидишь и не услышишь.
— Дядька Ермолай, а как же Вы меня услышали?
— Так ты меня по имени позвал. То совсем другое. Имя — оно ключ ко многому даёт. От веку каждый своё имя берег и по людям не трепал. Это сейчас на прозвище обижаются. Потому как уклад не блюдут. А прозвище — оно первый оберег. Ты это запомни, парень.
— Хорошо, запомню. А почему Вы к костру не идёте? От реки сыростью тянет.
— Я привыкший. Столько лет на перевозе. Да и от огня глаза слепнут. Отвернёшься от него, и вроде как темнота гуще, не видно, что на реке делается.
— Это да, — согласился я.
— Привык я ночами на реку смотреть. Всё её ждал. Дочку. Теперь вот уж и не надо. А я всё смотрю.
— А почему сейчас не надо?
— Так свиделись мы с ней. Спасибо тебе, свиделись.
— Мне-то за что? Я ничего не сделал.
— Вот за то и спасибо. Что перед чарами устоял и на красоту не соблазнился. Что пороку не поддался и сироту не обидел. Она же не тебя первого в соблазн вводила. Сколько парней да мужиков в этой речке за похоть свою поплатилось — у-у. Посчитай, кажный год кто-нибудь да топнет. А ты устоял, не поддался, значит. И её тем от зла освободил. А что меня позвал, то отдельная тебе благодарность. Простила она меня. И у меня прощения попросила. Ушла она. А стало быть и мне тут боле дела нет.
Мы опять помолчали.
Я постепенно отходил от пережитого, переваривал в голове услышанное и пытался принять то, с чем столкнулся.
— Значит, на пенсию пойдёте? А как же перевоз? — я пододвинул бревно поближе к костру и снова уселся, поплотнее укутавшись. — Что-то никак я не согреюсь.
— Ты это… парень… наливай из чайника-то, наливай. Да пей. Настоялся уже, — забеспокоился дядька Ермолай.
Я так и сделал. Настой оказался горьким и совершенно невкусным. И я, обхватив руками горячую кружку, просто дышал его ароматом. Дядька Ермолай это сразу заметил:
— Нет-нет, ты пей. Выпить непременно надо. Ты ж с того света вернулся, за Кромку заглянул. Тебя тамошним холодом обдало, а это без следа не проходит. Корень девясила он не тело, душу греет. Потому, парень, пей, чтобы душа не простыла. Ты его теперь под рукой держи. Я тебя потом научу, как правильно корень из земли взять, чтобы в нём сила была. Тебя ведь теперь там знают. А стало быть эта встреча не последняя.
— В смысле не последняя? Мне теперь к воде подходить нельзя?
— Да нет, к воде-то как раз можно. От воды тебе никакого вреда теперь не будет. Вода с сегодняшнего дня твоя защитница, но про подарки для русалок ты всё же не забывай.
— Погодите, а там и другие русалки есть?
— Есть, как не быть. Штук двадцать, а может, и поболе. Тут же испокон веку люди жили. Уж набралось горемык. Но вредить они тебе теперь не будут, раз ты их сестрице такую услугу оказал. И помогут — зарок дали. Но подарочек лишним не будет. Понял ли?
— Вроде понял, а вроде и нет. А в чём они мне помогать будут?
— Когда помощь понадобится, сам поймёшь. Ты, главное, не скупись и про русальную неделю помни.
— И ты помни. — это уже Василь-Матвев ко мне обратился. Он заглушил двигатель и подытожил:
— Такая вот, брат-егерь, особинка. Всё. Приехали.
Он дал финальный аккорд, хлопнув ладонями по рулю, и уже вознамерился покинуть кабину, но я остановил:
— То есть как “всё”?! Чем закончилось-то?
— Что закончилось? — Василь-Матвев посмотрел на меня с недоумением.
— История с дядькой Ермолаем. Вы с ним ещё виделись? И про машину недосказали, и про корень, как его из земли брать? И про других этих… — я неопределённо покрутил в воздухе рукой. Называть их нечистью я постеснялся, вдруг Василь-Матвев обидится, а как по-другому сказать, не знал. — Лешего, кикимору, кого Вы ещё видели?
Василь-Матвев недовольно мотнул головой и захлопнул дверцу кабины, которую всё это время держал приоткрытой, и очень серьёзно продолжил:
— Во-первых, Слава, это не история. Это и есть наш заповедник. И чем быстрее ты это поймёшь, тем лучше, — он сделал паузу, — если, конечно, хочешь здесь работать. Это, Слава, во-вторых.
Я неуверенно кивнул.
— А относительно дядьки Ермолая… Мы с ним досветла тогда проговорили. Он мне и про корешок рассказал и ещё много чего полезного. А когда светать стало, да одежда подсохла, я в деревню пошёл. Нашёл тракториста. Он мне и подсобил машину вытащить.
— А Вы к нему ещё ходили потом?
— Нет. Зачем? Я с тех пор без лебёдки в лес не выезжаю, зачем мне тракторист?
— Да нет! К дядьке Ермолаю.
— А-а, ну да, ходил. Тем же летом. Думал, может, помощь какая нужна. Только выяснилось, что перевоза в Передельцах ещё до войны не стало. Как мост построили и летнюю ферму к нему перенесли, так в перевозе надобность и отпала. Я тогда у стариков местных поспрашивал, и некоторые припомнили, что да, была вроде такая история после революции. Пошла, мол, у перевозчика дочка топиться, а он как-то прознал и её спасать бросился. Только вот, и её не спас, и сам потонул.
— Так он что? Не живой был, когда с Вами разговаривал?
— Выходит, что так. Был я и на том месте, где он меня настоем отпаивал. Ветла и берёза есть, а мостков нет. Как нет ни тропинки, ни кострища — всё вековой травой заросло. Вот так, брат-егерь.
Ознакомительная версия. Доступно 1 страниц из 4
