разве ради этого я был готов смиренно принести себя и… всех моих в жертву?
Ради того, чтобы за грядущее столетие англо-американские купцы и их подельники жиды-банкиры стали хозяевами мира? А русские и немцы превратились в вымирающие народы? Хочу ли я остаться простым статистом, допустить до безумной, двойной русско-германской бойни, ведущей лишь к всемирному возвышению англосаксов? И ими же и их подпевалами сконструированной?
Нет… Тогда, возможно, что предсказания Авеля и послание Серафима Саровского кто-то подменил? Возможно ли такое? Или это тоже были испытания, ниспосланные мне свыше? На стойкость в вере. На преданность Державе и ее народу…
Никто не подскажет. Таков он – мой Крест. РЕШАЙ САМ…»
И император решил. Вернее – решился. А потом был этот год. Год, принесший ему мешки под глазами, боли в сердце, кучу седых волос, десятки бессонных ночей и трудных решений. Когда приходилось, переступая через собственное «Я», делать то, что должно, а не то, что хочется. Год, давший ему долгожданного сына, нежданного друга и Победу…
* * *
И то сказать: «что хочется»! Каким откровением стало для Банщикова то, что вовсе не ветреные «хотения» двигали государем в те непонятные для человека из будущего века моменты, когда царь проявлял совершенно необъяснимую непоследовательность, меняя мнение по нескольку раз на дню. Или хуже того: уже оглашенное им в узком кругу решение. И как можно было предположить, в соответствии с желанием или интересом последнего выходящего от него докладчика. Зачастую в ущерб логике решения, ранее уже самодержцем «окончательно» принятого!
Вадик не собирался таскать эту непонятку в себе. И однажды на прогулке, после приснопамятной безвременной кончины хрустальной пепельницы, спросил венценосца о причинах таких его метаний из края в край, как говорится, прямо в лоб. На что и получил доброжелательный, откровенный, но от этого не менее шокирующий ответ, из которого следовало, что Николай признает лишь двух авторитетов, стоящих в его глазах безусловно выше, чем собственный. Первый, это Господь Бог. Второй – покойный отец, к которому он и сегодня относится с величайшим благоговением, а заветы его чтит, как догматы. Незыблемый авторитет родителя и побуждал царя «твердо стоять на страже основ самодержавия», как «единственной и естественной» базы российского миропорядка. Это было главным в духовном завещании Александра Александровича сыну.
К тому же всегда призывал его учитель и наставник юных лет, а ныне обер-прокурор Синода, Константин Петрович Победоносцев, с которым государь и поныне регулярно «сверял часы» по серьезным внутригосударственным вопросам. Да, и не он один…
Авторитет Всевышнего понимался Николаем в том смысле, что наиболее важные и окончательные решения должно принимать исключительно в согласии со своей совестью, являющейся для него естественным проявлением божественной воли. При этом любая дополнительная информация для размышлений и «совета с совестью» могла запросто привести к смене решения на прямо противоположное. Возникающая от этого чехарда мнений могла продолжаться до того момента, пока воля императора не будет утверждена подписью «Николай».
Это решение и становилось окончательным. И, естественно (!) …верным! Ибо «что написано пером, того не вырубить топором» и «так Господу было угодно». Вдобавок при таком своеобразном процессе принятия решений: до кучи внутренняя неконфликтность Николая и инстинктивное желание сделать хорошо всем! Или хотя бы попытаться. Но с этим было сложновато под вопли и топанье ногами «дяди Володи» или «дяди Алеши».
Вадиму было от чего взвыть волком и схватиться за голову. До осознания того, что вся их высоко патриотичная миссия прогрессоров может лопнуть, как мыльный пузырь, в такой, с позволения сказать, занятной «системе координат», оставался буквально шаг. Давлением, логикой, страшилками и историческими примерами эту броню убежденности быстро проломить было почти невозможно. Николай парил в облаках между Богом и грешной русской землей, с не менее грешным народом, на ней живущим. И он искренне считал все свои решения одобренными свыше. А если в итоге что-то «получалось не очень», значит, на то была воля Божья…
И вдобавок, для понимания царского «потенциала пугливости»: государь отличался удивительной способностью напрочь игнорировать любую опасность, едва та отдалялась от порога его кабинета. Ведь «в будущем – все во власти Господа». Такой вот нюансик…
Во время подготовки к выходу на Дальний Восток двух черноморских броненосцев наступил час, когда Вадик, в очередной раз столкнувшись с упертостью царя, запаниковал и почти опустил руки. Но ощутив проблему женским чутьем или уяснив ясным, цепким умом, положение спасла сестра Николая. Его дорогая, обожаемая Оленька.
Оставшись после вечерних дебатов с братом с глазу на глаз, она выдала ему: «Ники! Разве ты не понял, что Миша и его друзья ниспосланы нам всем свыше, на помощь стране и народу? Нам! Всем русским людям. А не тебе одному, исключительно? Веришь в это? Значит, ты должен с пониманием и уважением относиться к тому, что тебе через них подсказывает Всевышний. И не о том ли говорил тебе преподобный отец Иоанн? Или ты в его пастырском слове сомневаешься?
Нет? Раз так, то каждое их предложение и просьба должны рассматриваться тобой как направленные к общему благу и пользе! В данном случае, с черноморцами, это тоже не тактические мелочи. Идет война, брат. Я хоть и женщина, но понимаю, что победа дается только напряжением всех возможных сил. Кроме того, разве на войне бывают мелочи? Нет. Вот и Миша, и те, кто пришел вместе с ним, это очень хорошо понимают. Так что причины их настойчивости вполне объяснимы.
Вспомни, как ты уверял всех нас, что ”макаки не посмеют”? И итогом этой твоей уверенности стала наша вполне очевидная неподготовленность к схватке с ними. А уж не тебе ли было знать все про их коварство и вероломство? Вспомни, каким шоком для нас с тобой стал Мишин рассказ о том, чем бы закончилась и к чему бы в итоге привела эта война, при естественном течении событий?
Спустись. Поскорее спустись на грешную землю, брат! Ибо место государя, вождя, во главе своего народа. Ведь долг суверена – вести его, беречь, а не пострадать за него в будущем. Или пытаться телеграфировать всем волю Всевышнего. Да и можно ли о ней утверждать с такой чистосердечной уверенностью, если в конечном результате нас ждут миллионы смертей? Я не уверена в этом. Но одно знаю точно, я лично всегда готова быть для тебя опорой. И буду ею в самую трудную годину. Выше голову, братишка…
И, кстати, не о сегодняшнем частном вопросе говоря: да, я понимаю, что наш милый папа не согласился бы с чем-то из
