в 1942 году — губернатором Лемберга. После войны он как сквозь землю провалился. Мне хотелось узнать, что с ним произошло, свершилось ли правосудие. Добиваясь своей цели, я был готов перевернуть все замшелые камни. Так начинался долгий путь.
Напрасно я тревожился перед встречей с Хорстом. Он принял меня с воодушевлением — общительный, симпатичный высокий человек в розовой рубашке и в биркенштоках, с веселым взглядом и с подкупающе теплым гортанным выговором. Он был рад моему приезду в обветшалый барочный замок, служивший ему домом, — квадратное четырехэтажное строение с внутренним двором и широкими каменными стенами с густо заросшим рвом по периметру.
Он с восторгом поведал о недавнем визите известного актера и итальянского режиссера: «Два оскароносца в моем замке!» Киношники снимали картину «Лучшее предложение» — повесть о любви и преступлении, съемочной площадкой для которой служила изрядная часть Европы: Вена, Триест, Больцано, Рим. Тогда я еще мало знал, что́ значат эти места для семьи Вехтеров.
В сопровождении кота мы вошли в замок, знававший лучшие времена, заглянули в мастерскую, полную всевозможных инструментов, а также сохнущих фруктов, картошки и прочих овощей. Хорст набрел на этот замок в 1960-х годах, когда в нем обитала колония художников, предававшихся, по его словам, «тайным увеселениям». Два десятилетия спустя он купил его на те невеликие средства, которые унаследовал после смерти Шарлотты.
Он поведал об основных вехах своей жизни. Родился в Вене 14 апреля 1939 года, был наречен в честь автора нацистского гимна «Хорст Вессель»[10]. Второе имя, Артур, родители дали ему в честь Артура Зейсс-Инкварта[11], соратника и друга отца, крестного Хорста. Этот юрист в черепаховых очках был близок к Адольфу Гитлеру, после аншлюса недолго пробыл канцлером Австрии, а потом был назначен губернатором провинции Остмарк, Восточной марки, — так называлась Австрия в Третьем рейхе. Вскоре после рождения Хорста Зейсс-Инкварт получил назначение министром без портфеля в кабинете Гитлера, а через короткое время ему доверили управление оккупированной нацистами Голландии. Согласно завещанию Гитлера, составленному в 1945 году, Зейсс-Инкварту надлежало стать министром иностранных дел рейха. Но в считанные месяцы после этого юриста и крестного отца поймали, судили в Нюрнберге и повесили за совершенные им преступления.
Каково же было мое удивление, когда я увидел у кровати Хорста маленький черно-белый снимок Зейсс-Инкварта! Он красовался в одной рамке с фотографией его отца Отто, по соседству с портретом маслом деда, генерала Йозефа Вехтера, служившего в императорской армии в Первую мировую войну. На противоположной стене спальни висела фотография Шарлотты, сделанная в 1942 году. Хорст проводил ночи в обществе своих родных.
Он познакомил меня с женой Жаклин (Оллен), шведкой по рождению. Они обжили на нижнем этаже замка две уютные комнаты, отапливаемые большой дровяной печью; впрочем, особого тепла в их отношениях я не ощутил. Хорст угостил меня чаем. О родителях он рассказывал с гораздо большей любовью, чем Жаклин. Не вызывало сомнения, что им по-прежнему принадлежало заветное место в его сердце. Особенно близка ему была, видимо, мать, за которой он ухаживал в последние годы ее жизни; как мне предстояло узнать, он был ее любимцем. Отношения Шарлоты с четырьмя сестрами Хорста были непростыми; три из них, повзрослев, уехали за границу.
В тот первый мой визит Хорст убеждал меня, что едва знал отца, часто находившегося в военные годы вдали от семьи, которая оставалась в Австрии, когда дела службы призывали его в Краков, в Лемберг, в Италию, в Берлин. Я услышал, что Отто слыл «дамским угодником», что после войны он пропал, а потом умер в Риме.
Больше ничего в мой первый визит Хорст не рассказал. Тем не менее, как я уяснил, замок был в некотором смысле даром Отто, тайным местом уединения. По его словам, на четвертом десятке Хорст «выпал из нормальности». Причиной этого послужила история жизни отца. Сын отказался от прежней жизни и попытался нащупать собственный путь.
На самом деле «нормальность» оборвалась для шестилетнего Хорста в 1945 году. «Меня растили как юного нациста, но однажды этому пришел конец». То была национальная и личная травма: из-за падения режима рухнула и вся окружавшая семью жизнь, из проколотого воздушного шарика счастливого детства разом вышел весь воздух. Хорст припомнил свой день рождения в апреле 1945 года, когда, сидя у семейного дома в Тумерсбахе, он любовался озером Целлер. «Я был один, и я знал, что должен запомнить этот момент на всю жизнь». Его голос дрожал при воспоминании о том, как британские и американские самолеты сбрасывали в озеро неиспользованные бомбы. «Помню, весь дом сотрясался…» Он осекся, на глаза навернулись слезы. Он беззвучно плакал.
Позже Хорст провел меня по замку, где насчитывалось немало больших и малых комнат. Завершилась экскурсия на втором этаже, в его спальне, где со стен за нами наблюдали Йозеф, Отто, Шарлотта и крестный Артур. Хозяин достал фотоальбомы Шарлотты, и мы, сидя рядом, разворачивали их на коленях по одному. Он упомянул большой семейный архив, содержащий переписку его родителей, дневники и воспоминания матери, которые она писала для детей, вообще для потомков. В тот день я ничего этого не увидел, но слова об архиве запали мне в память.
Впрочем, несколько страничек из дневника Шарлотты 1942 года — книжицы, заполненной убористым почерком, — Хорст мне все-таки показал. Меня заинтересовала запись от 1 августа: в тот день Вехтеров посетил в Лемберге Ганс Франк, огласивший приказ о приведении в действие «окончательного решения» в дистрикте Галиция: эта речь обрекала на гибель сотни тысяч людей. Согласно записи того дня, Франк и Шарлотта играли в шахматы.
Мы вернулись к альбомным фотографиям, к истории жизни семьи, детей и внуков, дней рождения и каникул в горах. Счастливое семейство Вехтеров в сборе. Озёра, плавающий Отто — единственная фотография такого рода, которую я видел. «Мой отец любил поплавать», — сказал Отто. На другой странице альбома улыбающийся мужчина выбивает долотом свастику на стене в 1931 году. Другой мужчина стоит на фоне здания, перед ним — лес вздернутых в нацистском приветствии рук, под фотографией подпись: «Др. Геббельс»[12]. Беседующая на крытом дворе троица, подпись угловатым почерком Отто: «А. Г.» Как я потом узнал, на этом снимке были запечатлены Адольф Гитлер, его фотограф Генрих Хоффман и некто третий. «Это не мой отец, — сказал Хорст. — Наверное, это Бальдур фон Ширах»[13]. Так звали предводителя гитлерюгенда, тоже осужденного в Нюрнберге, чей внук Фердинанд стал неплохим писателем.
Мы продолжали переворачивать страницы. Вена,
