— Да.
— Верно ли я понимаю, что сведения о БНД и ее отношениях с ЦРУ были кстати и благоприятствовали моему герою?
— Не совсем. Они были первым и довольно важным результатом его работы. А проникал он в БНД, а затем и в ЦРУ, можно сказать, вслепую и трудно.
Итак, мы остановились на том, что Герхард, осторожно обхаживая «старого друга», старается привлечь его к сотрудничеству с БНД. Наше руководство, однако, тщательно взвесив все обстоятельства, рекомендует Л. предложение Герхарда на данный момент отклонить.
— По трем причинам.
Во-первых, рано: устройство на работу в любую разведку обычно связано с весьма серьезной проверкой прошлого кандидата, к чему Л., обладая еще сыроватой легендой и только вживаясь в образ, был недостаточно готов, а рисковать им, учитывая его потенциальные возможности и перспективу, не имело смысла. Во-вторых, отказ от сотрудничества, да еще под соусом истинно немецкого патриотического «нежелания» работать на американцев (несамостоятельность геленовцев была общеизвестна), лишь поднимает акции кандидата в глазах руководства БНД. Наконец, в-третьих, именно в тот период Центр задумывает довольно «простенькую» акцию, касающуюся некоего Альфонса Вагнера, и ищет для нее исполнителя; ваш герой, казалось, больше других подходит на эту роль, тем более ему нужно чем-то заполнить паузу, что, как потом выяснилось, было ошибкой Центра: лучше бы ему сидеть тихо.
Конон Трофимович:
Психология
Авантюрная жилка, говорите? Она, возможно, и нужна разведчику, но главное в другом. Каждый из нас играет самого себя, я бы сказал, с поправками. Что это значит? Разведчику, как и актеру, подбирают «роль», которая соответствовала бы его характеру, темпераменту, вкусу, конкретному состоянию и его человеческому амплуа: этот художник, этот изобретатель, бармен, журналист, врач, консьерж, я, например, бизнесмен. Не так важна сама профессия, сколько то, чтобы к ее носителю меньше придирались. Поясню. Если я бизнесмен, мой характер не должен мешать мне исправно платить налоги; при этом я должен учитывать, что тот, кто доносит на неплательщика налогов, получает десять процентов от суммы, с него взысканной по суду, представляете, сколько лишних глаз будут смотреть на меня! Знаменитый Аль-Капоне, всю жизнь блистательно не дававшийся в руки правосудия, хотя и совершал чудовищные преступления, однажды все-таки сел — за что? Вы не поверите: за неуплату налогов!
Взгляд
Врач-англичанин халата не надевает, только во время операции, причем фисташкового цвета. А так, на приеме, врач, представьте, в полосатых брюках, черном пиджаке, с цветком в петлице. И рук не моет! (Моя мать потомственный врач, вот мне и кажется это странным.) Врачи живут превосходно, но зарабатывают такую жизнь не сразу: тремя годами изнурительной бесплатной работы с шестью ночными дежурствами в неделю; в клиниках только кормят. Зато потом ставка врача — две с половиной тысячи фунтов: жить можно! Пациенты, в свою очередь, платят государству налог, независимый от количества «бесплатных» посещений врача, эту сумму просто вычитают из их заработка; я посылал раз в год прямо в министерство здравоохранения карточку с наклеенными на всю сумму марками, которые покупал на почте или в банке.
Психология
Желающий прославиться, непомерно честолюбивый человек, не может быть разведчиком: жизнь в подполье сковывает, смазывает таланты, не дает развернуться, выделиться, лишает широкого круга знакомств, оставляет только те, которые необходимы для дела, препятствует общественному признанию. Мы все помним слова Дзержинского, и не только общеизвестные, которые и вы, к примеру, можете повторить, но знаем всю цитату до конца: «Чекистом может быть лишь человек с холодной головой, горячим сердцем и чистыми руками. Тот, кто стал черствым, не годится больше для работы в ЧК. Чекист должен быть чище и честнее любого — он должен быть, как кристалл, прозрачным». Вот уж воистину: разведка — это работа для невидимок в широком смысле слова. Невидим для славы, широкой известности, для всеобщего почитания — за исключением, пожалуй, таких героев нации, как Зорге и Абель или Мата Хари.
О нас узнают, к сожалению, когда нас разоблачают и судят, — так уж лучше бы не узнавали совсем. Понимаете ли, профессионализм и любительство — как день и ночь: я, например, был шахматистом-любителем, им и остался и даже не догадывался когда-то, что профессия разведчика — мое истинное призвание. Впрочем, как говорят англичане, качество пудинга определяется после того, как его съешь…
Однажды
Еду на машине, взятой в аренду, из Норвегии в Швецию через Тронгейм. Границы нет, что хорошо, потому что мне нужно было избежать таможенного контроля. В ту пору многие страны уже перешли на правостороннее движение. И вот я еду и, естественно, не замечаю маленького пограничного столба. Вокруг тундра. Комары. Полярный день: висят над головой сразу два солнца. Вдруг мне навстречу да по моей стороне (?!) летит машина. В Швеции и в Норвегии, как потом оказалось, «разные движения». Конечно, «поцеловались»: я ему — ничего, а он мне сбил крыло и пропорол баллон. Полиция, повторяю, мне была ни к чему, и я отпустил его с богом. Сунулся: запасной баллон спущен, а насоса в этой наспех арендованной машине почему-то нет. Сижу. Жду. Курю. Как на грех, ни одного авто. А я в рубашке — но не родился (в смысле счастливый), а действительно в одной рубашке (в смысле несчастный: мошка лезет!). Посмотрел по карте: до ближайшего населенного пункта километров двадцать. Пошел пешком, а что делать? Завернулся от мошки в какую-то тряпку и в таком импозантном виде топаю в надежде, что повезет. И точно: через пять километров — палатка на обочине, при ней машина. Датчане. Путешественники. Дали мне, добрые люди, насос, чтобы накачать запаску, но подвезти пять километров назад отказались: пожалели бензин. А насос, между прочим, доверили. Другой бы на моем месте дунул с их насосом обратно в Норвегию, хотя, конечно, он не из золота. Поплелся я своим ходом, сменил колесо, вернулся (они дождались!), отдал насос и поблагодарил за бескорыстную помощь.
Судьба
Жил-был молодой человек, назову его Федором. Меня друзья в детстве иногда Костей звали, его вполне могли называть Федей. И вдруг — война. Прибавив себе год, Федя идет добровольцем. Воюет. И так как у него на немецкий язык талант, его слегка учат «кое-чему» и зимой 1943 года забрасывают в лагерь немецких военнопленных под Тулу. Как немца. С легендой: родители, мол, погибли в Кёльне во время налета «союзников» (этих родителей наша разведка действительно «имела», их единственный сын Франц пропал на Восточном фронте, Федя этим Францем и стал — со всеми его документами, биографией и даже невестой, оставшейся в Кёльне). Потом лагерь из-под Тулы нарочно переводят поближе к переднему краю, в Белоруссию, мы наступаем, уже 1944 год. Тут Феде-Францу с двумя пленными, один из которых офицер-абверовец, делают побег. С трудом опережая наши наступающие части, троица успевает добежать до Германии раньше нас. Там Федя связывается с верными людьми из антифашистского подполья, с помощью которых получает новые и совсем уже настоящие документы на имя Франца, выправленные не в штабе армии «старшиной — золотые руки» по имени Гавриил Фомич, умеющим классно переклеивать фотографии, а в «родной» канцелярии города Кёльна. И вот он — чистый немец! К тому же «заслуженный», бежавший из русского плена вместе с офицером-абверовцем (третий беглец случайно гибнет в Восточной Пруссии, прямо на пороге собственного дома), но в Кёльн Феде никак нельзя: невеста! А времени, чтобы Францу измениться до неузнаваемости, проходит еще маловато, хотя и ростом, и мастью, и возрастом Федя был почти Францем. Но почти это еще не все. Подумать только, случись рокировка в другую сторону, кто знает, немец Франц мог стать нашим Федором, и тогда он бы боялся ехать в Москву, где были у него «родственники» и, положим, «невеста». Ну, ладно. Потом Феде приходится немного повоевать против нас, «защищая» Берлин, получить за заслуги штурмбанфюрера (звание, равное нашему майору) и Железный крест. Впрочем, за те же, по сути, заслуги Федя и у нашего руководства получает награду и повышение в должности: молодец! В последний день войны, выполняя важное задание нашей армейской разведки, он едва не погиб. «Домой» в Кёльн ему по-прежнему нельзя, а домой в Москву тоже рановато. А как родные его мама и папа? — спросите меня, пожалуйста. Страшно вымолвить, но им невозможно было пока сказать, что их сын жив, а уж чем и где занимается, и подавно: такова наша жизнь. Вам не кажется странным, что я в таких подробностях знаю чужую судьбу? Не удивляйтесь, это, как и разная манера речи («под интеллигента», «под простака», «под характерного героя»), тоже элемент нашей профессии: чужие диалекты и биографии мы порой знаем лучше собственных.
