Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 60
был куда более удачливым и состоявшимся человеком. Может быть, сон про двойника увидел неспроста, и он был пророческим. Действительно, лучше бы Боря стал человеком публичным, видным диссидентом, литератором-эмигрантом, а он – Сережа Довлатов – остался бы жить тут на берегу реки Великой или в Михайловском, до которого оставалось еще около полутора часов пути, став со временем великим писателем земли Псковской.
P.S.
Эпизод, с которого начинается эта книга, навеян просмотром картины режиссера Алексея Германа «Хрусталев, машину!», а вернее, эпизодом, в котором главный герой фильма, генерал медицинской службы Юрий Кленский, встречает своего двойника, появление которого в госпитале связано с деятельностью МГБ по подготовке так называемого «дела врачей».
Алексей Герман вспоминал впоследствии:
«Когда я запускался с фильмом «Хрусталев, машину!», я задумал на роль генерала пригласить Сережу Довлатова, а на роль его двойника – Борю. И это было бы очень точно. Они все еще были похожи, но один был нежным красавцем, от которого женщины падали, а у другого на лице были уже две тюрьмы (он, по-моему, болел краснухой, и вся кожа на лице у него была испорчена). Боря выглядел как некий шарж на своего младшего брата. О том, что я собирался его снимать, Сережа не знал, я держал это в секрете. Но вскоре оба брата (сначала Сережа, потом Боря) умерли».
Этот выбор режиссера был неслучаен.
Дело в том, что Боря Довлатов и Леша Герман был хорошо знакомы еще с детства, вместе занимались боксом, а Маргарита Степановна (Мара) – мама Бори – была литературным редактором и работала с отцом Леши, известным ленинградским писателем Юрием Павловичем Германом. Спустя годы именно к нему Маргарита Степановна обращалась за помощью, когда ее сын впервые оказался на скамье подсудимых.
Сережа был младше Бориса на три года.
В детстве они совершенно не были похожи, и лишь с возрастом, по мере пережитого и пройденного, стало проявляться их подобие.
Все закончилось в 1990-ом году – сначала не стало Сергея, затем вслед за ним ушел и Боря.
А продолжение описанного выше сна могло быть таким:
– То есть вы мне предлагаете стать двойником Сережи?
– Именно так.
– Надо подумать, – проговорил Борис, но было видно, что внутренне решение он уже принял.
– А вы подумайте, подумайте, Борис, мы плохого не предложим, – пропел «добрый следователь». – Я правильно говорю, товарищи? – обратился он к консилиуму.
– Конечно! Да тут и спора нет! Разумеется! Только хорошее! – донеслось с мест.
– Для еврея, да еще и в таком положении, в каком вы находитесь, другого выбора просто нет, – неожиданно громко, словно проснулся, заключил, как отрезал, сартроподобный и с грохотом захлопнул свой блокнот.
– Выбор есть всегда, – Боря медленно поднялся со своего места, потянулся, словно разминал затекшие после долгого сидения члены, сноровисто перегнулся через стол и со словами «например, вот такой» провел хук справа в голову «злого следователя».
– Да ты у меня, падла, на зоне сдохнешь! – неожиданно перешел на фальцет «добрый следователь», соответственно, сразу перестав быть им, то есть, добрым. – Ты меня, сука, еще о пощаде молить будешь!
Сотрудники больницы при этом повскакивали со своих мест, с грохотом опрокидывая стулья, и принялись оказывать первую медицинскую помощь двойнику французского писателя-марксиста, который беспомощно лежал на полу, издавая булькающие звуки впавшего в беспамятство, оглоушенного перед забоем борова.
– Убил, убил меня, гад… – едва мог хрипеть особист, размазывая кровь по лицу.
Глаза его при этом закатились.
Борис меж тем абсолютно спокойно снова сел к столу, обернулся к воображаемому брату, чье присутствие во сне, теперь уже непонятно чьем, было не менее фантасмагоричным, нежели все происшедшее в кабинете главврача, посмотрел на него пристально, будто бы перед ним был объектив кинокамеры, и проговорил с усмешкой:
– Вот я и ответил на твой вопрос, Сережа.
Сережа Мечик
В один из дней октября 1941 года по городу Уфа шел человек в пальто и без головного убора.
На пересечении улиц Гоголя и Коммунистической человек остановился.
Было видно, что он чем-то изрядно раздосадован.
Выражение лица он имел совершенно потерянное, взгляд блуждающий, губы его дрожали. Казалось, что его бьет озноб как при лихорадке.
– Гражданка, – обратился он к проходившей мимо молодой мамаше с коляской, – я пребываю в абсолютно отчаянном положении!
От неожиданности женщина остановилась как вкопанная.
– Что, извините?
– Да-да, я нахожусь в безнадежном положении!
– Что случилось, товарищ?
– У меня украли чемодан, – с трудом выдавил из себя человек в пальто и закрыл лицо ладонями, – в нем вся моя жизнь!
– Жизнь в чемодане?
– Да!
– Даже если это так, во что мне верится с трудом, то убиваться из-за этого не следует, – женщина приготовилась продолжить движение и качнула коляску вперед. – Бывает, не переживайте, вот у моего мужа на первомайской демонстрации украли кошелек с деньгами и партбилет. Последствия были ужасны… Я про партбилет, разумеется.
– Боже, о чем вы говорите! В чемодане были мои рукописи! – человек затрясся, отнял ладони от лица, было видно, что он плачет.
– Рукописи? Вы писатель?
Не сразу, словно обдумывая ответ, он произнес «да», закивал головой и принялся вытирать лицо рукавом пальто.
– И какая же ваша фамилия?
– Климентов.
– Климентов? Нет, не знаю такого писателя.
– А кого вы знаете, позвольте полюбопытствовать?
– Горького знаю, Фадеева, Серафимовича…
– Вы ранили мое сердце, – человек замер на какое-то мгновение, словно именно сейчас он ощутил острую колющую боль от принесенного ему сердечного страдания, затем резко развернулся на каблуках, весьма, следует заметить, нечистых и стоптанных, и начал удаляться по Коммунистической улице в сторону Дома Наркомфина. Однако, сделав не более десяти-пятнадцати шагов, он остановился, вновь развернулся на месте и стремительно подошел к женщине.
– Простите, я хотел бы ущипнуть вашего славного малыша. – В голосе странного человека по фамилии Климентов звучали решительность и смущение одновременно.
– Вы сумасшедший!
– Нисколько…
– А меня, товарищ, вы не хотите ущипнуть?
– Нет, вас не хочу, хочу ущипнуть только вашего малыша, если позволите, потому что в своей безмятежности он не знает, что сейчас идет страшная война, потому что перед ним открыта новая бездна, новый блистающий мир, в который я уже не попаду. Это как прикоснуться к агнцу… понимаете, о чем я?
– Нет, не понимаю и понимать не хочу!
– Очень жаль, – вздохнул Климентов. – Война идет в душе каждого из нас, война есть ночь, на исходе которой все становится очевидным, явным, отчетливым, ослепительным, наконец, становится, при том что до того все было призрачным и оттого казалось несуществующим. Агнец как бы находится на этой грани яви и
Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 60
