лица, она покоряла сердца парней своими жгучими глазами, своей отчаянной смелостью и бесшабашностью в обращении с ними. На вечеринках и игрищах она танцевала всех удалее, громче всех выделялся в песне ее высокий пронзительный голос. Со всеми парнями в деревне она была на короткой ноге и позволяла им такое, отчего краснели остальные девчата, — обнять, ущипнуть, повалить в веселой возне.
Многие из парней хвастались друг перед другом своей победой над Нюркой, ее мимолетной благосклонностью. Но никто не мог похвалиться ее постоянством. Сердце ее было занято Андреем.
По тому ли, что он единственный из деревенских парней не лез к ней с нескромными ухаживаниями, не добивался ее близости, или просто по странной взбалмошности своего характера выбрала она тихого, застенчивого Андрея, но только с давних уж пор, стоило появиться ему на улице, как песни Нюрки становились особенно громкими, смех особенно звонким и задорным. А проносясь в танце с каким-нибудь парнем мимо кузнеца, она каждый раз обжигала его взглядом своих черных, недобрых глаз.
Впрочем злые языки говорили, что не по одной сердечной склонности метила Анна выйти замуж за Андрея.
Сестры были хитры и расчетливы. Они знали, что Андрей, хоть и не богат, да зато имеет золотые руки. А Матвей Сартасов так прямо и сказал своей любимице:
— Правильный, Анютка, прицел берешь. Добрый кузнец в деревне нынче, что купец удачливый в старые времена, а к тому же еще и грамотный и из бедняков. Держись своего. Супроть твоей красоты да характеру никто не устоит.
Успех Анны решила драка на мосту. После того вечера она еще не раз подсылала к Андрею подружек с рассказами, будто Тося вовсю гуляет с Федькой. Она растравляла гордость самолюбивого кузнеца. И в конце концов добилась, чтобы тот появился в их доме.
Но был там Андрей только раз, и больше его туда не потянуло. Вскоре он совсем перестал выходить из своей кузницы. Родная деревня опостылела ему.
Тут-то и появились в деревне разведчики. Слух о неведомых людях, которые будут тянуть через деревню какую-то трассу, прошел давно, когда те работали еще в дальних деревнях.
В брезентовых куртках, широкополых шляпах, высоких кожаных сапогах ходили они по полям, лазили по оврагам, брали пробы земли, песка, глины и, оставляя после себя белые, глубоко вбитые в землю колышки, уходили все дальше на восток.
Неотступно сопровождавшие их деревенские ребятишки особой для себя честью считали, когда разведчики доверяли им «потаскать рейку» — длинную линейку с делениями. Но это они позволяли только в отсутствии их начальника — высокого угрюмого человека с острым, хищным профилем и седыми волосами, выбивавшимися из-под широкополой шляпы.
Потап Потапыч не любил деревенских ребятишек, словно стая комаров, вечно окружавших его партию изыскателей и мешавших работать.
Однажды, когда разведчики, уже пройдя по задам деревни, стали работать на Замостенском лугу и Потап Потапыча поблизости не было, веселый голубоглазый разведчик, по имени Степан Петрович, разрешил Степке с его закадычным другом Витькой «потаскать рейку». Бросившись со всех ног к лежавшей на земле линейке, Степка с Витькой одновременно схватили ее и потянули каждый к себе.
Завязалась короткая борьба. Степка, изловчившись, толкнул Витьку в грудь, и, когда тот шлепнулся на землю, отпущенный Витькой конец рейки, описав дугу… стукнул по стоявшему рядом прибору-теодолиту.
Выросший словно из-под земли Потап Потапыч схватил Степку за локоть и, приказав побледневшему Степану Петровичу нести поломанный прибор, повел его к брату в кузницу.
Там Потап Потапыч долго и зло возмущался:
— Безобразие! Распустили! Единственный прибор!.. Везти в Москву на ремонт!..
— А партия? Партия как?! — наседал он на Андрея. — Через два года дорогу начнут строить, а мы еще четверти пути не прошли!
Андрей слушал, сердито поглядывая на Степку, готового провалиться сквозь землю. Потом попросил показать ему прибор.
— Да что там! Это вам, батенька мой, не телега! — презрительно скривил губы Потап Потапыч и, безнадежно махнув рукой, пошел из кузницы, отдав распоряжение Степану Петровичу немедленно собираться с прибором в Москву.
Но тот медлил, и Потап Потапыч зашагал один к своей партии.
Весь остаток дня, всю ночь до утра не выходили из кузницы Андрей со Степаном Петровичем, ремонтируя злополучный прибор. Поломка оказалась действительно серьезной. И подгоняя по указанию разведчика отремонтированные части прибора, Андрей с благодарностью вспоминал отца, который незадолго до смерти, уже обедневший, привез однажды из города красивый ящик со случайно купленным за мешок муки набором дорогих слесарных и измерительных инструментов для точных работ. Вот как пригодился отцов подарок!
Наутро сияющий разведчик понес своему начальнику готовый прибор. А спустя час начальник сам пришел к Андрею. Это был уже совсем другой Потап Потапыч.
С подчеркнутым уважением, как равный равному, пожимая руку Андрею, он говорил, обращаясь к случайно находившемуся в это время в кузнице Захару:
— Уж поверьте, батенька мой. Я знаю прибор. Фирма Цейсс! И поломку эту только в Москве, в мастерских точной механики могли исправить. Да и то еще подумали бы. А этот ваш кузнец… Здесь… на этом верстаке… — недоверчиво оглядывал он заваленный грубым слесарным инструментом верстак. И лишь наткнувшись на раскрытый ящик с отцовским подарком, Потап Потапыч свистнул.
Захар, сидя по привычке на пороге кузницы, слушал похвалы в адрес Андрея, многозначительно крутил рыжий ус да хитро улыбался, подмигивая Андрею. Кто-кто, а он-то знал цену золотым рукам своего кузнеца!
Щедро расплатившись за ремонт, Потап Потапыч тут же предложил Андрею наняться в изыскательскую партию.
— Пройдем трассу за два лета, — рисовал он перед Андреем перспективы, — а потом вернемся в Москву. Я сам вас устрою в мастерские. Сам! Там такого мастера с руками оторвут! — И назвал Андрею такую цифру зарплаты за два года разведки, что у того и дух захватило.
Вот оно! Уехать из опостылевшей деревни, вернуться богатым! Утереть нос всем, кто смеялся, доказать, на что способен он, Андрей Кузнецов! Пусть пожалеют!
— Я подумаю, — изменившимся голосом, тихо сказал он Потап Потапычу. — Насчет Москвы, конечно, вы зря… там таких, как я, хватает, а про два года — подумаю.
— Н-да-а… ешь-тя корень! — скребет Захар в затылке, когда разведчик оставил кузницу. — Такое раз в жизни подвертывается! Призадумаешься.
И
