угодно, но не в лицемерии. Внезапно ему захотелось встать и уйти, словно в присутствии Софи ему не хватало воздуха. Он почувствовал противную горечь во рту, будто только что выкурил десяток сигарет одна за другой.
– Хотя ты права, – не выдержал он, – теперь Париж для меня отравлен одним твоим присутствием.
Это прозвучало так по-детски, что она засмеялась. Но ему уже не хотелось её просто ударить. У него возникло желание воткнуть ей в сердце что-нибудь острое, чтобы она хоть на мгновение ощутила ту боль, которую причинила ему. Он глотнул кофе, чувствуя в его мягкой горечи гадкий привкус глубокого разочарования в человеке, которого он так беззаветно и искренне любил. Где-то внутри шевельнулось дежа-вю этого чувства. Но сейчас от него осталась только саднящая боль даже не в сердце, а где-то в ключицах. Кончено. Они чужие отныне и навсегда. Она не заслуживала его любви. И ненависти его тоже не заслуживает. Гилберт глубоко вздохнул, чувствуя, как проясняется в голове. Но она расценила его вздох по-своему и продолжала нести какую-то неуверенную чушь о ревности и о том, что у них больше нет ничего общего. Хоть в этом она была права…
– Мне пора, – резко сказал он и встал, прерывая её болтовню. Она вскинула на него удивлённые глаза.
– Я передал тебе просьбу матери. У меня ещё дела перед отъездом.
По её лицу было видно, что она не так планировала их прощание. Но ему больше не хотелось находиться рядом с ней. Он вышел из-за стола и вошёл в кафе, чтобы оплатить счёт. Она ошеломлённо смотрела ему вслед, когда он удалялся.
2
Мать Софи и еще двоих детей, со звучным именем Габриэла Моро, рано овдовела. Ее первый муж покинул этот мир, когда Софи, самой младшей, оставалось три месяца до появления на свет. Зная свое подспудное стремление управлять всем и вся, Габриэла не могла контролировать только одно – свой характер и время от времени пускалась во все тяжкие. В такие моменты она становилась невыносимой. Ей было мало пяти уютных мини-отелей в Европе, работа которых была организована безупречно, она порой вела себя совершено деспотично, воспитывая своих чад. Из них троих только Гарри, которого Софи незаслуженно звала тряпкой, с детства отличался крайним послушанием. Повзрослев, он так тонко изучил характер матушки, что помыкал ей с истинно женской ловкостью, а она, души в нем не чая, даже не замечала, что ее регулярно обводят вокруг пальца. Если порой ей случалось раскрыть обман, у нее не было никаких сил злиться, ведь он был единственным ее сыном, и этой привилегией беззастенчиво пользовался. За Габриэлой всегда увивались мужчины, как порядочные, так и не очень, привлекаемые ее красотой и сильным характером. Из них только один смог столько лет этот характер выдерживать. Именно он тихо скончался на днях в Опиталь де ла Тур.
Гилберту была неведома причина разногласий между его бывшей женой и ее матерью, и он подозревал, что она кроется не только в деспотичной натуре Габриэлы. Однако все разговоры на эту тему резко пресекались Софи. Марьян была старшей сестрой, и ей, по большому счету, было наплевать на похороны отчима. Второй муж Габриэлы не был ее отцом, равно как и отцом Софи. Наследство в ее жизни стало бы, скорее, знаком превосходства над младшими детьми. Марьян была замужем за американским бизнесменом, слыла светской львицей, знающей себе цену, и уже давно отдалилась от матери и ее дел. Софи всегда с некоторым презрением упоминала о старшей сестре, и от Гилберта, который и ту, и другую хорошо знал, не могло укрыться, что дело в простой зависти к ее роскошной жизни. Сестры были соперницами с детства. Габриэла всегда была любезна с Гилбертом, и часто по телефону выражала сожаление о ветрености своей дочери, для которой, по ее мнению, во всем мире не сыскалось бы пары лучше Гилберта, выходца из приличной консервативной фамилии. В то время, как сына своего второго мужа, Роланда, она просто обожала.
По мере того, как её дети взрослели, Габриэла мудро распределяла между ними свой бизнес. Удачно выдав замуж Марьян, она отдала свой роскошный мини-отель в Австрии в руки Гарри, а Парижский «Велюр» достался Софи. Никто из них не сомневался, что после смерти матери те отели, которыми они управляли, будут им принадлежать по праву. Еще был самый старый из всех и самый роскошный «Веллуто» во Флоренции, который формально принадлежал Марьян, но фактически с ним управлялся Гарри.
Последнему мужу Габриэлы, добродушному, но строгому голландцу Готфриду, принадлежал Амстердамский «Велюр», который они открыли вместе. Готфрид надеялся, что его сын Роланд будет управлять им. Пока тот никоим образом не интересовался гостиничным бизнесом, Готфрид доверил управление отелем его лучшему другу и тогда еще мужу Софи, Гилберту. Если бы Роланд поддерживал отца, у него сейчас был бы еще один отель в Харлеме. Гилберт же прекрасно справлялся с возложенными на него обязанностями. С Роландом они подружились еще в ранней юности, учились в университете Дельфта, семь лет работали в одной компании и, после того как их профессиональные пути разошлись, заключили соглашение о том, что Гилберт, при желании, останется управляющим «Велюром» в Амстердаме после того, как Роланд вступит в полноправное владение этим отелем. Роланд знал: если Софи станет владелицей отеля в Женеве, то ему, скорее всего, придётся искать нового управляющего. Однако Роланд оказался везучим малым, и пока Гилберт так и оставался его управляющим в Амстердаме.
Сейчас, когда стало известно, что Габриэла изменила своё завещание, Гарри, всегда уверенный в том, что станет претендентом на львиную долю наследства, все же спешил к матери в Женеву, где она ждала детей на вилле рядом с первым и лучшим из своих отелей. Даже своему любимому чаду она не открывала намерений насчет своего завещания. Софи, как оказалось, играла с судьбой, доверившись своей новой пассии, а Марьян, которая, по-видимому, не собиралась присутствовать на похоронах Готфрида, тем не менее поддерживала тёплые отношения с матерью, и имела все шансы получить в наследство «Велюр» в Женеве.
3
Даже вернувшись в свой отель, Гилберт не мог собраться с мыслями. Едва зайдя в номер, он отправился в душ, словно надеясь смыть впечатления от встречи с бывшей женой. Расставшись с ней, он не сразу вернулся к себе, сделав крюк и пройдя пешком внушительное расстояние. Внутреннее облегчение смешалось с не до конца изжившей себя горечью и яростным негодованием в адрес этой бессовестной твари, как он теперь называл её в
