распоряжения, которые мгновенно выполняли другие рыбаки. С нами он был немногословен, и мне казалось, что он знает что такое испытать отчаяние, плавая в открытом море.
Я уже позвонил в свою контору ОСВОДа и сообщил, что мы живы и находимся в безопасности у рыбаков. Николай Иванович кричал в трубку от радости и рассказывал, что он всех поставил на уши вплоть до председателя Горисполкома и его замов. Я ухмыльнулся, услышав это. Вот Солдатенко обрадовался бы, если бы я с Леной и Ниязовым не выплыли.
Потом Николай Иванович пообещал связаться с ОСВОДовцами в Керчи, чтобы в ближайшее время и выслать за нами машину.
Мне предложили водки для того чтобы согреться, но я отказался.Знал, что это не более, чем миф — спиртное не согревает при переохлаждении.
Приём водки после многочасового пребывания в холодной воде лишь на короткое время даст ощущение тепла, но теплопотери при этом возрастут — сначала кровь начинает перемещаться быстрее и энергии тратится больше.
Человеку кажется, что ему стало теплее, но потом сосуды резко сужаются и озноб начинает колотить с новой силой.
Лена тоже отказалась. Ее буквально занесли в это маленькое помещение. Она была совсем без сил. С нее стянули мокрый гидрокостюм, великолепный влажный комплект немецкого нижнего белья моряков — нательную рубашку с длинным рукавом и кальсоны великолепного матросского нижнего белья, ГДРовского покроя.
Она совершенно не стеснялась и была безразлична к тому, что ее переодевали два незнакомых мужчины. В этой ситуации никто не среагировал обратил внимание на обнаженное и обессиленное женское тело. Включился, какой-то особый, людской инстинкт взаимовыручки и сочувствия. Ее заслонили от мужских глаз, хотя все и так отвернулись.
Не то, чтобы меня это поразило. Я не был в состоянии в думать и анализировать действия окружающих людей в тот момент. Я это всё понял позже. Когда картина пребывания в рыбацком хозблок после спасения, многократно всплывала в моей памяти.
А вот профессор с удовольствием согласился выпить водки. Он махнул сто грамм, а потом попросил ещё добавки.
Моряки щедро и с юмором наливали, не забывая предлагать закуску, но профессор пил и отказывался закусывать.
Один из рыбаков пошутил на тему неудавшейся попытки побега в Турцию.
Ниязов смеялся так, что мне было трудно разобрать: плачет или смеется он в действительности.
Мужики весело подшучивали про нас, про жизнь перебежчиков за границей, а потом разговор зашел не в то русло. Они стали об обсуждали возможно ли в это время года вплавь добраться до Турции.
Вечер переставал быть томным. То, что нам придется объясняться со спасателями и пограничниками я хорошо понимал, но быть обвиненным в попытке побега в капиталистическую я был явно не готов.
Масло в огонь подлил порядочно подвыпивший профессор.
— Может и доплыли бы, только течение помешало, — сказал он и пьяно улыбнулся.
Один из рыбаков, нахмурил брови и медленно переспросил
— Куда доплыли бы?
Профессор продолжал улыбаться он посмотрел на окружавших его людей пьяным взором, пытаясь сфокусироваться продолжить
— Вот, если бы не он, — Ниязов мотнул головой в мою сторону, — то мы уже были бы там.
Он неопределенно махнул рукой в сторону двери, за которой находилось море.
Ёперный театр. Здрасти-приехали. Только этого не хватало. Его слова могли быть истолкованы двояко.
Можно было понять, что «там» это в обсуждаемой Турции. Хотя, профессор имел ввиду — там на дне моря. Он хотел таком образом выразить мне признательность. Но его заплетающийся язык не позволял внятно формулировать мысли.
Хорошо, что я звонил в ОСВОД при свидетелях. Они должны были понять, что мы свои. Никакие не перебежчики. Хотя их мнение мало что значило.
Нас наверняка будут трясти и вести беседу с пристрастием.
Старик с лицом римского сенатора посмотрел недовольно на профессора, потом цыкнул на своих рыбаков и все разговоры прекратились.
Они по одному вышли из помещения, сославшись на «покурить».
В конце концов с нами остался только старший. Он и так был не особо разговорчивый. А теперь и подавно. Было видно, что после разговоров о заплыве в Турцию его тяготит наше общество.
Я не стал оправдываться и объяснять, что место, где мы находились не самая лучшая точка, для того чтобы переплыть море и сбежать из Союза.
Совершенно точно — самая неподходящая. Преодолеть пятьсот пятьдесят километров, или двести девяносто миль, вплавь по холодному октябрьскому Черному морю не просто глупо — самоубийственно.
Но у рыбаков уже возникло недоверие, которое нас разобщило. Даже, если бы они согласились, что в Турцию мы бы не доплыли и за две недели, то теперь все, что связано с нами вызывало бы подозрения.
Старик встал хлопнул себя по штанинам на бедрах
— Ну, согревайтесь. Мне надо снасть проверить, — он обратился к нам, не смотря в нашу сторону. — шторм вроде улёгся. Завтра в море. На ставридку пойдем. Последние дни не ходили в море. Рыбхоз стоит нас ждет.
Он ласково называл рыбу ставридкой,и по одному этому слову было понятно, что старик любит свою работу.
Несмотря на недоверчивость его коллег, я испытывал симпатию к этому простому человеку, потому что знал, что он не сделает подлости или гадости.
Об этом говорили его глаза. Он всё равно проявлял гостеприимство, искренне участие и широту души, присущие большинству советских людей.
Ёлки-палки, да что же такого произойдет с этими же самыми людьми, некоторые из которых, будут готовы рвать, драть и даже убивать за эфемерные материальные блага?
Предавать и обворовывать, идти по головам. Эх.
Старик вышел на улицу вслед за остальными и мы остались втроем. Я отвлекся от своих мыслей и задремал, хотя сидя на деревянной скамье это было очень неудобно.
Через часа полтора за нами приехала машина. До ее приезда к нам в помещение, так никто и не зашел. Жигуль копейка небесно-голубого цвета. Водителя завел один из рыбаков. Я встал, и, как единственный, наполовину дееспособный «боец» из нашей тройки, стал собирать мокрые гидрокостюмы и снарягу.
Возникла неловкость. Надо было возвращать теплую одежду. И у нас не было обуви. Старик снова зашел пристально посмотрел на меня и мгновенно понял о чем я думаю.
Я даже не увидел, какой сигнал он подал свои и уже через две минуты перед нами лежали три пары старых, но ещё вполне носимых рыбацких сапог.
— Одежду оставите в Керчи, в моряцком общежитии на Гагарина. Вахтерше теть Нине. Гагарина 3, запомнишь? Не торопись, отвезешь как оказия появиться.
— Запомню,
