бухте. Ллойд хотел помахать в ответ, возвестить о своем прибытии, но в нос ударила волна, лодка закрутилась, море, небо и суша понеслись вскачь, закружились, все быстрее, все по кругу, лодочники орут, верещат
этот их язык
гортанный
но из воронки все же выгребли на гладь бухты, к спуску, где стайкой островитяне в темной одежде — мужчины, женщины и дети — молчат, таращатся. Лодочники бросили весла и подались вперед, а каррах отдали в распоряжение старых островитян, шагнувших в воду
в обычной обуви не в сапогах не в бахилах
Старые островитяне вытащили из лодки мольберт, сундук и весла. Лодочники шагнули за борт, Ллойд остался на месте, на дне лодки в луже воды, пальцы впечатаны в деготь. С ним заговорил старый островитянин.
Amach leat anois.
Старик поманил его пальцем.
Amach leat anois.
Ллойд кивнул и ни с места. Старик поманил снова. Выйди.
Он взял старика за руку, потом за локоть, вцепился в грубое сукно куртки, шагнул на выветренную бетонную плиту, ноги дрожат, подгибаются. автопортрет: в образе новорожденного жеребенка Он прислонился к утесу, заросшему раскрошенными ракушками и лишаем, и стал смотреть, как старые островитяне вытаскивают лодку из воды, переворачивают, уносят, держа над плечами и головой, точно как на фотографии в его книге про остров.
картины острова: лодка с ногами
Лодочники и островитяне ушли вверх по склону следом за стариками и лодкой, унося весла, его мольберт, сундук с красками и кистями, он же остался вымыть лицо, сполоснуть волосы — солоноватая свежесть на коже приносила облегчение. Он погрузил в воду рукав, оттер пятна с пальто и рюкзака и двинулся следом за остальными — с пальто и волос капает вода; поднявшись от берега, старики опустили лодку на землю.
А потом пошли дальше, вверх по склону к деревне. Ллойд замыкал долгую медлительную цепочку, двигавшуюся к одному из домов. Вошел внутрь. Ему кивнула какая-то женщина, указала во главу выкрашенного голубой краской деревянного стола: в каркас вставлена меламиновая столешница, между пластиком и деревом застряли и гниют кусочки пищи.
Она поставила перед ним чашку, блюдце, тарелку. Налила чая из большого металлического чайника. Вторая женщина, помоложе, с волнистыми каштановыми волосами, ниспадающими на грудь, подала ему хлеба.
An mbeidh greim arain agat?
Он покачал головой. Она отошла
волосы
спадают вниз
переливы, чернильно
каштановые тона
простые линии
мягкость.
Лодочники взяли по два ломтя хлеба и не переставали говорить, пока устилали хлеб сперва маслом, потом вареньем, используя один и тот же нож, теперь в масле варенье, а в варенье масло.
Он налил себе молока из кувшина — тот оказался больше и тяжелее, чем он рассчитывал. Чай с молоком пролился на стол. Он поискал салфетку, не нашел. Махнул рукой, но та, что постарше, стояла к нему спиной. Щелкнул пальцами. Она обернулась, помедлила, подошла к столу с чистой чашкой. И блюдцем. Вытерла лужу, долила чая, добавила молока. Он выпил, радуясь цепкому теплу.
Я им сказал, что вы картины писать приехали. Это с ним заговорил Франсис Гиллан.
Да, верно.
Что проживете до конца лета.
Так и есть.
Они хотят знать, что вы писать будете.
Я приехал писать утесы. Ничего больше.
Не хотят здешние, чтобы вы их писали.
Тогда не буду.
Женщина налила еще чаю с молоком. Ллойд выпил. В кухню вошли другие мужчины, стянули, садясь, кепки, рассовали по карманам. Глядя на Ллойда, стали пить чай и есть хлеб.
автопортрет: объективизация
Он отвернулся от мужчин, все они были стариками, от Франсиса, посмотрел напервого лодочника.
Сколько на острове жителей?
Девяносто два, мистер Ллойд. Двенадцать семей. А сколько говорят по-английски?
Дети все неплохо.
А из взрослых?
Кто хорошо говорит, все уехали.
Он снова отказался от хлеба.
А велик ли остров?
Три мили в длину, полмили в ширину.
Где я буду жить?
Я вам покажу.
Когда?
Сперва чаю выпьем, мистер Ллойд.
Лодочники заговорили с другими мужчинами: беззубые рты, пиджаки в корке грязи и морской соли, глубокие морщины на лицах, прочерченные ветром и морской солью
ногтем по масляной краске
Море вновь всколыхнулось, по телу прокатилась волна. Он закрыл глаза, успокаивая желудок, но валы все ходили, смешиваясь с гортанными звуками непонятного языка, вязким удушающим запахом горящего торфа и вареного мяса. автопортрет: тошнота
Он встал. Резко. Поманил к себе первого лодочника.
Мне нужно прилечь.
Через минутку, мистер Ллойд. Я почти допил.
Нет. Прямо сейчас.
Лодочник опустил чашку на стол и медленно поднялся. Натянул кепку, кивнул другим мужчинам, женщинам, стоявшим у окна, — у той, что помладше, Марейд Ни Гиллан, из пальцев безвольно свисал половник. Они смотрели, как Ллойд выходит, и сдерживали смех, пока он с лодочником не оказался снаружи и не миновал трех окон по фасаду дома. Марейд хохотала заливисто. Та, что постарше, Бан И Нил, принесла к столу еще чайник с чаем.
Видели когда таких? — спросила она.
Я думала, Михал его треснет, сказала Марейд. Ему еще свезло, что он его не утопил, сказал
Франсис.
Все засмеялись.
Какие все мужики задаваки, сказала Бан И Нил. И блевотина по всему пузу, сказала Марейд.
Все опять засмеялись.
До чего же у него вид неприличный, сказала Бан И Нил.
Просто невероятно, сказала Марейд.
А видели, как он мне пальцами щелкал? — сказала Бан И Нил. Все это видели?
Да все видели, мам. Прямо как индусу на побегушках.
Это в моем-то доме, Марейд. Он за кого себя принимает?
Старики смеялись, раскрыв рты, закинув головы.
В твоем доме угодить трудно, сказал Франсис. Пусть еще радуется, что я ему чай на голову не вылила, сказала Бан И Нил.
А я в него хлебом не кинула, сказала Марейд.
Франсис всплеснул руками.
Ну ладно, хватит, сказал он.
Ачто?—сказала Марейд. Он нас за тупых держит. Бедолага, сказал Франсис. Он же гость тут.
Будто мы все неграмотные, продолжала Ма
рейд. И английского вообще не знаем.
Бедолага, сказал Франсис.
Марейд уставилась на него.
Что, правда — Франсис Гиллан пожалел англи
чанина?
Так и есть, Марейд, он же здесь впервые.
Это не дает ему права нам хамить.
Впервые на каррахе, Марейд.
Так он сам так придумал, Франсис.
А вы его, бедолагу, в штыки приняли.
Стало тихо. Совсем.
Франсис щелкнул пальцами.
Островные покатились от хохота.
