его людей, но не Коровьевской любовью. Он редко кидался в объятия, но зато все почему-то знали, что закроет от бед их в первую очередь именно черноволосый Сашка. Касаткин походил на волшебный апрель- кожа белая, глаза капельно-голубые и блестящие, вот и чувствуется, что нельзя такого выводить на свет- растает. Но без света Булгаков не мог. Не так холоден, как зима, не так горяч, как лето. Юноша легко заинтересовывался, легко влюблялся… Квартира на Малой Грузинской благодаря нему наполнялась книгами, именно он притащил старый патефон, очень понравившийся Есенину, чтобы слушать пластинки в пожелтевших обертках, доставшиеся еще от бабушки. Однажды, когда Касаткин и Хеттский гуляли по городу, откуда-то появился теплый июльский ветерок, ударил в лицо Сашке, и Есенин воскликнул: «Да это ты этот ветерок, Сашка!».
Витю Иванова редко замечали даже контроллеры в автобусах, он был тих и спокоен. Глаза и волосы одного оттенка, линзы очков, одежда черно-белых тонов- скромность Базарова выражалась не в румянце и милом шепоте, а в ступоре перед обществом. Всю жизнь несчастного парня преследовали страх, что стоит ему исчезнуть- ничего не изменится. В школе юноша слышал сплетни, что Иванов человек-посредник, сделает все, что ему скажут, и любую мысль перетрактует на себя, если произнесет ее хороший оратор. В университете познакомился с Женей Кариотским, а тот привел к Есенину. Ваня с самого начала тепло отнесся к новичку, сразу начал весело трясти его руку, так что Базаров опешил. Витя не любил темный кофе, но пил, чтобы не казаться перед Чеховым слабым, он часто незаметно уходил с собраний вдвоем с Коровьевым, дабы покормить котят на улице. Говорил тихо и мало, а свое мнение начал выражать лишь через месяц пребывания в Свите Воланда. Базаров человек бесхитростный, верный и ласковый. Улыбка появлялась нечасто, но, если вдруг озарялось лицо Виктора, то на это можно было смотреть вечно. Он сиял словно самая яркая звезда на небосклоне, а после снова хмурился, стыдясь такой слащавой эмоциональности. Но ни у кого не было сомнений, что за друзей Базаров будет стоять до конца, чего бы это ему ни стоило.
Квартира 12 снова освещалась ласковым солнцем, золотые слоны стали не просто металлическими, а действительно волшебными. В окнах отражались оживленные улицы. И, боже мой, глядя из стекол на бульвары и закоулки, понимаешь, что нет в мире ничего прекраснее людей! Тысячи ежедневно несутся по своим делам, заскакивают в оживленное метро, серенькие автобусы, машут знакомым лицам, и, вы лишь вдумайтесь, у каждого из них своя судьба и свой жизненный путь! Цветы, которые несет в руках гражданин в серой куртке, ведь тоже кому-то предназначены! Девушке помогает перетащить тяжелый чемодан милый юноша, и кто знает, может через пару лет они сыграют свадьбу! Каждый из этой толпы занят своей суетой, а в месте, куда они бегут, ждут еще десятки уже со своими историями! Люди влюбляются, страдают, смеются, падают, помогают, восхищаются, сплетничают, задумываются, творят, считают, пишут, поют серенады под окнами… Люди живут! Никогда не думайте, что вы одни во Вселенной, никогда не считайте себя центром мира, а если уж и нападут на вас такие губительные размышления, скорее бегите на Арбат или Тверскую и смотрите на людей! Пожалуйста, всегда смотрите на людей!
Ваня Есенин высунулся из окна, залез обратно в комнату с теплой улыбкой на розовых губах. В домашних шортах и огромной футболке с музыкантом сидел рыжий на подоконнике, качал ногами и оглядывал угол, в котором стояла кровать Булгакова. Сам Сашка после полуночных чтений спал как сурок. Такое было абсолютно обыкновенным в квартире 12 в доме 27/13 на Малой Грузинской: Есенин вставал рано, Булгаков же просыпался поздно. Те несколько часов пока Хеттский ждал, когда же проснется его друг, он сидел у окна и вглядывался в толпы людей. И сердце молодого поэта разрывалось при каждом новом лице на проспекте! Восторг от столицы выливался в стихи, для Вани Москва был настоящим городом мечты. Каждую звездочку на московском небе он готов был целовать лично, а на комментарии Чехова, что созвездия видны почти с любой точки земли, отвечал, что таких светил как в Москве нет нигде! Он гордился тем, что москвич, чувствуя себя при этом частью чего-то великого и невероятного!
Раздался краткий звонок в дверь, поэт сорвался с подоконника, открыл дверь и кинулся на шею Коровьева с криками, что ему необходимо увидеть, какое необычайное солнце поднялось сегодня над Москвой! Адам улыбнулся и первым делом двинулся в кухню, нажал на кнопку чайника, выслушивая восторженные восклицания друга о городе, жизни, людях, стихах, музыке…
Такой он человек Ванька Хеттский. Не восхищаться не мог, увидеть спокойное лицо Есенина было почти невозможно. Сердце его пело всегда и постоянно, и делало это громко, выражая свой шум через постоянную болтовню поэта. Он был настоящим солнцем, освещающим своим огнем десятки километров. Рыжие, хоть и крашеные волосы, были прямым показателем этого небесного происхождения. Гротеск любил его безумно.
— Ну чего ты кричишь… — послышался голос из соседней комнаты. — Я пытаюсь спать, а ты орешь. Коровьев, и ты тут. — без особого энтузиазма произнес сонный Булгаков, в одном носке выходящий из спальни.
— Ребята! Я вас безумно люблю! — заверещал Есенин, усаживаясь на новый, уже кухонный, подоконник.
— Он пьян? — снисходительно пробормотал Саша, глядя на улыбающегося Адама.
— Он счастлив.
И тут Булгаков тоже улыбнулся, глядя на ребячески болтающего ногами друга. И Коровьев улыбнулся. И солнце улыбнулось. И вся Москва улыбнулась. И весь мир улыбнулся.
Однако вскоре картина поменялась. Из трубы за окном валил светло-серый кучерявый дым. Казалось, что вся прежде яркая и сумасшедшая Москва превратилась в северный скучный Лондон или несчастный Санкт-Петербург. Ветер нес в себе капли луж, куски газет и пакетов… В этот день поднялся страшный ураган, на некоторых улицах падали деревья, люди держались за заборчики и стены, дабы не быть унесенными далеко-далеко… Есенина и Коровьева экстремальная обстановка не заволновала, ведь именно в этот день должно было случиться первое невероятное приключение Гротеска, поэтому двое парней оставили дома Булгакова и отправились встречать у метро Чехова и Базарова.
Саша всматривался в улицы, не веря в то, что московское утро может быть настолько отвратным, несмотря на то, что солнце пылало в небе еще пару часов назад. Погасло оно и сменилось ветром стоило Есенину выйти из квартиры. Булгаков сейчас был словно та самая туба за горизонтом- выдыхал клубы пара из раскрасневшихся от мороза губ, в ладонях умирала тонкая сигарета. Ее огонь был настолько велик, что
