обломку грот–мачты привязан отец Иезуит, как вы уже заметили, исключительно высокий и тощий. Сквозь разорванную сутану виднеется голое плечо. И вот он начинает говорить примерно следующим образом: “Господи, я благодарю Тебя, что Ты так привязал меня… ” Но, впрочем, он сам сейчас вам все расскажет. Слушайте внимательно, не кашляйте и постарайтесь что–нибудь понять. Так как то, что вы обычно не понимаете, и бывает самым прекрасным, а то, что вы не найдете забавным, — самым смешным.
Ведущий уходит.
ОТЕЦ ИЕЗУИТ Господи, я благодарю Тебя за то, что Ты так привязал меня! Иногда мне случалось находить Твои заповеди тягостными.
И моя воля пред Твоим законом,
Недоумевая, противилась Тебе.
Но нет способа быть ближе к Тебе, чем сейчас, напрасно пытаюсь я двигать членами своими, нет ни одного, которым смог бы я хоть чуть–чуть уклониться от Тебя.
Да, верно, что привязан я к кресту, но крест этот не привязан уже ни к чему.
Он плывет в свободном море.
В свободном море, в той точке его, где стирается граница ведомого нам Неба,
Что на равном расстоянии находится от старого мира, покинутого мной,
И другого, нового.
Все погибло вокруг меня, все завершилось на этом узком жертвеннике, переполненном телами моих сестер, прижавшихся друг к дружке, — урожай, безусловно, был собран не без некоторого беспорядка.
Но все, в конце концов, вернулось в великий отцовский покой.
И если бы я считал себя покинутым, мне ничего другого не оставалось, как ждать возвращения неминуемой мощи океана подо мной, которая поглотила бы меня и приподняла меня, так, чтобы в одно мгновение я слился с радостью бездны,
С той последней волной, что увлечет за собой навсегда.
Я вбираю в себя, я пользуюсь всем этим неделимым творением, разом единожды созданным Господом, с которым я сам неразрывно сплавлен внутри его Святой воли, отказавшись от собственной.
Этим прошлым, что вместе с будущим составляет одну неразрывную материю,
Этим морем, что было мне дадено в распоряженье,
Дыханием двух дружеских миров, что поочередно ощущаю я на моем лице, и там, в вышине Небес, великими незыблемыми созвездиями,
И все это, дабы благословить столь желанную мне землю, что сердцем я угадываю там, в ночи!
Пусть будет с ней благословение, какое было у Авеля–пастыря, посреди его рек и лесов!
Пусть война и раздор пощадят ее!
Пусть ислам не осквернит ее берегов, как и другая, еще худшая чума, ересь.
Я отдал себя Богу, и теперь пришел для меня день отдыха и успокоения, и могу я полностью ввериться тем узам, что соединяют меня с Всевышним.
Вы скажете — это жертвоприношение, а ведь мой выбор подобен всего лишь едва заметному мановению руки.
Только зло, по правде говоря, требует от нас усилия, потому что оно противоестественно, расходится с основным потоком бесконечной силы, что со всех сторон подхватывает и увлекает нас.
И вот теперь настал час молитвы в последней обедне, уже напоенной привкусом смерти, что я отслужу через жертву собственной плоти моей: Господи, прошу Тебя за брата моего, Родриго! Господи, молю тебя за сына моего, Родриго!
У меня нет другого чада, Господь мой, и он тоже хорошо знает, что у него не будет другого брата.
Ты видел его, Отче, когда вначале он пошел по моим стопам, под Твоим знаменем, и вот сейчас, из–за того, что он бросил служение Тебе, он воображает, что покинул Тебя,
И миссия его, как он полагает, не в том, чтобы ждать, а в том, чтобы завоевывать и владеть всем, чем можно, как будто есть что–то, не принадлежащее Тебе, или как будто можно быть вне пределов Твоей досягаемости.
Но, Боже, не так легко избежать Тебя, и если он не идет к Тебе через то, что есть в нем чистого, пусть войдет в Твое царствие чрез то, что есть в нем темного, и если не прямым путем,
То окольным, и если не через простоту, то через все, что есть в нем неоднозначного, и трудного, и путаного,
И если он возжелает зла, пусть это будет такое зло, что совместимо лишь с благом,
И если он возжелает разрушенья, пусть это будет такое разрушенье, которое привнесет с собой сотрясение и трещину в той крепости вокруг него, что преграждает ему путь к спасению,
Ему и множеству людей вместе с ним.
Ведь он из тех, кто не может спастись иначе, как спасая ту толпу, что за ним выстраивается.
Ты уже научил его желать, Господи, но он еще пока не узнал, что значит быть желанным.
Научи же его, что Твое отсутствие не единственно!
Свяжи его грузом осознания красоты другого существа, вне его, которое стремится к нему сквозь все преграды!
Разбей ему сердце, показав единожды в жизни лицо ангела!
Наполни этих любовников таким желанием, чтобы вырванные из повседневного существования
Обрели они первозданную целостность и саму их сущность, как были они созданы когда–то Богом в нерушимом сродстве,
И те жалкие слова, что он попытается произнести на Земле, я здесь, чтобы перевести их на Небе.
СЦЕНА II
ДОН ПЕЛАЙО, ДОН БАЛТАЗАР
Фасад дома испанского гранда. Раннее утро.
Сад, усаженный апельсиновыми деревьями.
Под деревьями — маленький фонтан из голубого фаянса.
ДОН ПЕЛАЙО Дон Балтазар, от этого дома ведут две дороги.
Первая, если бы взгляд мог охватить ее всю разом, увидел бы, что через многие города и села,
Поднимаясь и спускаясь, словно разматывающийся клубок,
Тянется она прямо к морю и проходит недалеко от хорошо знакомого мне постоялого двора, скрытого средь высоких деревьев.
Именно по этой дороге вооруженный кабальеро сопроводит донью Пруэз. Да, я хочу, чтобы он удалил донью Пруэз с моих глаз.
В то время как по другой дороге, петляющей среди скал и дрока,
Я поеду на зов, который содержится в этом белом пятнышке,
В этом письме от бедной вдовы, живущей в горах,
В этом письме от моей кузины, что я держу сейчас в руках.
И нашей донье Чудо, нашей Пруэз ничего другого не останется, как всматриваться в морскую даль к востоку, Ожидая появления парусника, который доставит нас обоих, ее и меня, в наши владения в Африке.
ДОН БАЛТАЗАР Сеньор, так скоро, и уже в путь!
Здесь ведь дом вашего детства, и после стольких лет скитаний по земле варваров вы вновь хотите покинуть его!
ДОН ПЕЛАЙО Да, верно, это единственное в мире место, где я и понят, и принят.
Именно здесь искал я прибежище тишины в
