даже дурное совершалось правильно, и все мрачное прояснялось.
Теперь пора рассказать о третьем типе кукареканий Шантеклера, хотя он сам о них и не подозревает. Третья категория кукареканий с ужасающей силой вырвалась из горла Шантеклера в тот год, когда Мундо Кани прибыл в Курятник. Ибо враг поднялся против этого Петуха и его страны. В этот год Шантеклер увидит свою страну подвергнувшейся вероломному нападению; а затем, в той войне, третий тип кукареканий станет самым его необходимым оружием. Безжалостные кукареканья, пронзительные, бурные кукареканья, убийственные и бичующие, они будут названы «Кличами Власти». Но пока Шантеклер ничего об этом не знает: ни о враге, ни о грядущей войне, ни о насмерть разящих кукареканьях, кои хранятся в нем, о «Кличах Власти».
Пока Шантеклер озабочен мелкими делами, хотя сам он называет их весьма важными.
Глава третья. Действие разворачивается — в Курятнике обнаружена измена
По мнению Шантеклера, он не требовал многого взамен своего постоянного, неизменного, из самых лучших побуждений, верховенства. Хорошие обеды. Преданность. Чуть-чуть ярких красок в жизни. Сон — непрерываемый сон, разумеется. Солнечная ванна по утрам, спокойная и безмятежная. Но так уж получалось, что время от времени солнечная ванна эта оказывалась беспокойной.
Однажды утром, через несколько недель после явления Пса, который все имущество таскал на собственной физиономии, Шантеклер, Петух-Повелитель, расхаживал перед своим Курятником, наслаждаясь ярким солнышком, обещающим прекрасный денек. Его тихое горловое кудахтанье выдавало самое прекрасное расположение духа. Он распушил золотые перья, позволив солнцу согреть кожу. Крылья его были взъерошены и свободно болтались по бокам. И он лениво прохаживался, скребя землю в поисках подходящей сухой ямки с пылью, где бы можно было остановиться, уютно расположиться и отдохнуть. То-то будет восхитительное продолжение его солнечной ванны; мечтательная улыбка застыла на его лице.
Но неожиданно кто-то за его спиной, в Курятнике, разразился целой очередью отчаянных кудахтаний. Все прочие кудахтанья казались тихими и спокойными по сравнению с этим воплем, издаваемым с неподдельной болью; а затем и он затих, и в Курятнике наступило безмолвие. И это было неправильно. Ранним утром в Курятнике почти никогда не воцарялась тишина.
Шантеклер рассердился. Удовольствие его сразу же сбилось с ритма, ведь было ясно, что его немедленно впутают в эту тишину за спиной. Тем не менее, определенно назло, он не повернулся лицом к дверям Курятника, но продолжал принимать свою солнечную ванну, хотя уже безо всякой души.
И тут одна Курица выскочила наружу и остановилась позади него. Звали ее Берилл. Некоторое время она просто клевала землю, будто всегда занималась этим в утренний час подле Повелителя Курятника. Но вскоре постукиванье клювом сменилось вздохами, а воздыхания — взрывами чувств.
— А-а-а-х,— говорила она.— О-о-о-х,— стонала она, и Шантеклера весьма озадачило то, что стон ее был пронизан истинной мукой.
А потому Шантеклер произнес, обращаясь в пространство:
— Что еще?
— Если тебе будет угодно, господин,— сказала Берилл, и Шантеклер рассердился еще больше.
«Господин» и «угодно ли вам» — вполне уместные и приличествующие слова для обращения к Повелителю, это, разумеется, так. Но они также помеха ясной речи, и при чрезмерном их количестве говорящий никогда не дойдет до сути дела. Словами этими создается определенная дистанция между Повелителем и его подданным. Но они же слишком уж отрывали его от солнечной ванны.
— Если мне будет угодно, господин, что? — опять в никуда обратился Шантеклер.
— Ну, значит, мне хотелось, чтобы это не случилось,— сказала Берилл,— но это случилось, и вот мы там.
Она жалобно вздохнула.
— Что случилось? — потребовал Шантеклер.
— Уверяю, что мы вовсе не хотели этого, господин. Мы часто молились, чтобы этого не произошло. Уже в первый раз мы трепетали, страдая,— сказала она, и тут целая очередь слабых кудахтаний донеслась из Курятника, будто подтверждая: «Да, да. Мы страдали еще тогда».
От этой поддержки Берилл, похоже, расхрабрилась.
— Второй раз был еще хуже, сам понимаешь,— сказала она.
Шантеклер решил, что ему все же лучше повернуться. Оборотившись к Курятнику, он уставился на Курицу:
— Что было хуже, Берилл?
Его лицо, полностью представшее перед ней, его глаз и собственное имя в его устах вновь повергли Берилл в оцепенение.
— О, ну, право, ничего, мой Повелитель. Кроме того, что мы ничего не можем с этим поделать, хотя небесам известно, что мы пытались.
Она пристально разглядывала землю под ногами.
— С чем поделать? — заорал Петух.
— С яйцами,— поспешно отозвалась Курица.
— А-а-а,— протянул Шантеклер.— С яйцами.
Берилл присела в поклоне.
— Право, я так рада, господин, что ты понимаешь насчет этих яиц.
Шантеклер изогнул в усмешке свой черный клюв.
— Но видишь ли, крошка Берилл, — улыбка его наводила ужас,— я вовсе ничего не понимаю насчет этих яиц, и это обстоятельство дает тебе возможность поведать мне об этих яйцах.
Власти всегда легче приказать, нежели выслушать.
— О,— проговорила она.— Ну, они пропали. Но затем они все же не пропали, господин.
Она сделала такую паузу, будто бы все это означало нечто очень прискорбное для Петуха-Повелителя. Он сделал вид, что так оно и есть, и несколько раз тряхнул головой, чтобы она продолжала.
— Я полагаю, господин, что скорлупа все еще там, расколотая на кусочки. А вся сердцевина исчезла. Съедена. Пропала.
И Берилл разразилась страдальческим кудахтаньем, а несколько цыплят в Курятнике закудахтали вместе с ней. На глазах у нее блеснули слезы.
— Ты уверена, что они были съедены?
Шантеклер вдруг совершенно посерьезнел. Яйца могут становиться детьми. Но не тогда, когда они предварительно съедены.
— Вылизаны, — выдавила из себя Берилл, — дочиста.
На мгновение Шантеклер замолк. Мгновение растянулось в минуты, так что Берилл начала нервничать, но Петух застыл в унылом оцепенении.
— Если бы тебе было угодно, господин, — почти бесшумно проговорила Берилл, — не мог бы ты кукарекнуть для меня? Господин, кукареканье скорби?
Произнося эти слова, она даже смогла посмотреть ему прямо в глаз, ибо горестный смысл придал ей храбрости.
Но у Шантеклера другое было на уме, и он не ответил. Вместо этого он вперился в нее ничего не выражающим взглядом. А затем он распростер крылья и вспрыгнул на верхушку Курятника, оставив Курицу внизу. Он поискал глазами в ближайшем лесу и остановил взгляд на том единственном месте, которое искал,— небольшой куче земли у подножия одного клена.
— Джон Уэсли! — вдруг неистово заорал он, не сводя глаз с земляного холмика.
