ты претенциозная ледяная принцесса, но я думаю, что это пустая трата времени ― повторять то дерьмо, которое мы уже знаем, не так ли?
Ее губы сжимаются, а затем складываются в хмурую гримасу, когда она смотрит на меня сквозь густые ресницы. Она невысокого роста, но благодаря ее смешным каблукам между нами всего несколько сантиметров. Я опускаю голову, чтобы ответить на оскорбление, которое она произнесет, а она слегка приподнимается на носочках, чтобы сравняться со мной ростом.
Называйте это как хотите, но мне кажется, что она хочет, чтобы я поцеловал ее так же сильно, как я хочу сделать это прямо сейчас.
Густое напряжение наполняет воздух. Проходит минута, и мы не разговариваем. Не двигаемся. Не дышим.
Затем я наклоняюсь еще немного, но перед тем, как встретиться с ее губами, поворачиваюсь к ее уху и бормочу: ― Я ― мудак, и уж точно не джентльмен, так что давай не будем притворяться, что я такой.
С этими словами я отталкиваюсь от стены и иду обратно к скамейке. Прежде чем сесть, я расстегиваю рубашку, которая была на мне, и стягиваю ее, оставаясь в белой футболке, украшенной дырками. Большую часть дня я провел на стройке, так что это лучшее, что у меня есть.
Глядя прямо на Эмму, я ухмыляюсь, раскладывая ее на ее стороне скамейки. ― Я делаю это только для того, чтобы не пришлось следующие восемь часов выслушивать твои жалобы на то, как сильно болят твои ноги в этих штуках.
Мой взгляд опускается на ее ноги, и она хмыкает: ― Это Valentino.
― А это Ariat1. А теперь садись, пока у тебя не появились мозоли. Некоторые из нас хотят немного тишины и покоя.
Острые взгляды, которые она бросает в мою сторону, говорят мне о том, как сильно она хочет меня ударить, и я, честно говоря, немного удивлен. Нужно очень постараться, чтобы довести ее до такого состояния, так что она, должно быть, очень хотела получить этого чертова щелкунчика, чтобы так разозлиться.
Она пожевала губу, переминаясь с ноги на ногу и морщась при этом.
― Боже, как я тебя ненавижу, ― бормочет она, топая к скамейке и грациозно усаживаясь рядом со мной поверх моей рубашки. Комично, насколько она чопорна.
Ее спина абсолютно прямая, а руки лежат на коленях, когда она садится на самый край скамейки, как можно дальше от меня. Как будто, находясь в такой близости от меня, она каким-то образом может заразиться моим мудачеством.
Некоторое время мы сидим в тягостном молчании, пока она не заговаривает. ― Спасибо. Ты все еще член, но… спасибо.
― Не упоминай об этом.
― Не буду, никогда больше. Но я подумала, что то, что происходит в тюрьме, остается в тюрьме, так что, может быть, мы можем объявить что-то вроде… перемирия? По крайней мере, пока мы не выберемся отсюда, а потом я смогу вернуться к тому, чтобы ненавидеть тебя, а ты сможешь вернуться к тому, чтобы продолжать бесить меня.
Открыв глаза, я смотрю на нее, ее поза гораздо более расслабленная, чем, когда она только села, то ли потому, что она устала, то ли потому, что ей надоело вести себя так чертовски напряженно.
― Я не против.
― Хорошо. ― Ее белокурые локоны подпрыгивают, когда она уверенно кивает мне.
Я снова сажусь, скрещиваю руки на груди, холодный металл решетки прокусывает тонкую футболку.
Черт, как же здесь холодно и сквозит.
Я перевожу взгляд на часы и вижу, что уже почти 10:30 вечера, а это значит, что мы находимся здесь уже почти четыре часа после происшествия и, если повезет, нам сидеть здесь еще как минимум восемь часов.
А это значит, что еще восемь часов мне придется притворяться, что я не собирался целовать Эмму Уортингтон, и ровно столько же притворяться, что я совершенно не хочу этого.
Глава 3
Санта, скажи мне… что это шутка
Эмма
Джексон Пирс преследует меня даже во сне. Я не могу убежать от него даже в тот крошечный отрезок времени, который принадлежит мне и только мне. Он вторгается в мои мысли и делает их своими.
Я практически чувствую его свежий, земляной запах, который появляется от долгих часов работы на солнце. Практически ощущаю тепло его кожи на своей, непоколебимую силу его мышц под моим прикосновением.
Подождите.
Подождите.
Подождите.
Все это кажется слишком реальным, чтобы быть сном.
Я просыпаюсь от неожиданности, с моих губ срывается вздох, и я с трудом открываю глаза. На секунду я забываю, что сижу на этой невозможно жесткой бетонной скамье в тюремной камере, потому что я лежу на чьей-то груди, которая гораздо мягче скамьи, но все равно твердая из-за мышц.
О Боже.
Я лежу на Джексоне, как будто он ― египетский хлопок из тысячи нитей. Может быть, если я не буду двигаться, он не поймет, что я проснулась, и мы сможем избежать этой неловкой ситуации. Я же не собиралась засыпать на нем. Очевидно, это произошло бессознательно.
― Не волнуйся, Эмми. Большинство женщин не могут удержаться от желания проснуться на мне.
Его грудь гулко вздымается, когда он хихикает, и я резко сажусь, чуть не свалившись с этой дурацкой, крошечной скамейки.
― Очевидно, я спала и понятия не имела, что делаю, иначе я бы выбрала пол, а не тебя, ― усмехаюсь я, расчесывая пальцами свои растрепанные волосы. Мои локоны спутались от сна, и я не могу представить, как должен выглядеть мой макияж после нескольких часов, проведенных в этом бетонном аду.
Я не могу дождаться, когда выберусь отсюда. Окажусь в своей собственной кровати, в своем собственном пространстве, чтобы никогда больше не вспоминать ни об этой ночи, ни о нем.
― Я уверен, что ты стонала мое имя во сне. Он ухмыляется. ― Видимо, не в первый раз.
― Я тебя ненавижу.
Он пожимает плечами. ― Наши чувства взаимны, Эмми.
Встав со скамейки, я отхожу в другую сторону камеры и прислоняюсь к холодному металлу, не сводя с него взгляда.
Не знаю, сколько еще я смогу продержаться с ним в этой комнате, прежде чем один из нас убьет другого.
Вот тебе и перемирие. Не то чтобы я ожидала, что оно действительно произойдет. Я принимала желаемое за действительное.
Проснувшись сегодня утром, я меньше всего ожидала, что ночь закончится в тюремной камере
