дела, над которыми работала Бек, бабушка помнила лучше, чем внучка, и хранила в памяти подробности рейвов, которые Бек посещала, учась в старшей школе, тогда как внучка и не подозревала, что когда-то рассказывала о них Хелен. До того дня Хелен не проявляла ни малейших признаков сенильности.
— Хелен, — громче позвала ее Бек.
Миллеры редко называли ее бабушкой, так же как никогда не называли Дебору мамой. И в обоих случаях это представлялось весьма уместным: Хелен была больше, чем бабушкой, Дебора — меньше, чем матерью.
Хелен обратила рассеянный взгляд на Бек, выбившиеся из кос седые пряди повисли вдоль дряхлого лица. Обычно даже дома, в отсутствие гостей, Хелен всегда красила щеки яркими румянами, использовала помаду цвета фуксии и носила широкие брюки и блузы. Но в тот день она была без макияжа, в розовом банном халате и плюшевых тапочках.
— Это ты. — Хелен подошла к Бек так близко, что внучка почувствовала ее старческое дыхание. — Ты забрала ее. Броше.
— Успокойся, — прошептала Бек. — Все хорошо. Я принесла еду.
— Что ты с ней сделала? — спросила Хелен со своим едва уловимым акцентом.
— Она там. — Бек указала на пакет, стоящий на кофейном столике.
Хелен схватила его и высыпала продукты на пол.
— Перестань! — Бек наклонилась и подобрала сэндвичи.
— Ее здесь нет. Куда ты спрятала ее?
— Хелен, пожалуйста, присядь. Я принесу тебе воды. — Она попыталась отвести бабушку к дивану, но пожилая женщина воспротивилась с удивительной силой, а Бек боялась ей навредить.
— Diebin![1] — закричала Хелен. — Ты воровка!
— Хелен, ты меня пугаешь.
— Убирайся.
— Ты сходишь с ума. — Бек упала на старый диван, просевший под ее весом; металлические пружины впились в бедра.
— Почему это? Потому что не желаю видеть воровку в своем доме? Моя родная плоть и кровь крадет мои вещи.
— Да что я у тебя украла? Я принесла сэндвичи из ржаного хлеба с ливерной колбасой. Разве воры угощают тех, кого обчистили?
Хелен сложила руки на груди.
— Ты еще в школе была обманщицей. — Она окинула Бек шершавым взглядом. — И все эти татуировки, как у уголовницы.
Бек посмотрела на выцветшую хохлатую овсянку на правом предплечье, пирамиду на левом, слово «цель» печатными буквами на внутренней стороне запястья. Хелен всегда интересовалась ее татушками, спрашивала, чем так важен для нее стеклянный колокол, что она вытатуировала его на щиколотке. Хотя по еврейским праздникам Хелен ходила в синагогу и каждый шаббат зажигала свечи, она не разделяла враждебного отношения к тату, свойственного большинству европейских евреев ее возраста.
Хелен открыла входную дверь, и в комнату ворвался холодный воздух.
— Вон из моего дома.
Бек не пошевелилась, но напряглась всем телом. Разговор зашел в тупик, и внучка не понимала почему.
Когда стало ясно, что Бек не двинется с места, Хелен снова и снова начала выкрикивать то самое слово — бррроше, бррроше, — пока Бек не начала беспокоиться, что соседи вызовут полицию. Чего доброго, стражи порядка решат, что женщина за девяносто — никто из Миллеров точно не знал, сколько ей лет, — не должна жить одна, и отвезут Хелен в дом престарелых.
Бек встала и разгладила джинсы.
— Твоя взяла. Ухожу.
Она клюнула сопротивляющуюся бабушку в пылающую щеку и вышла. Стоя на тротуаре в ожидании такси, Бек пнула затвердевший и почерневший сугроб. Время от времени она поворачивалась к дому, досадуя, что занавески закрыты и нельзя заглянуть внутрь. Когда подошла машина, Бек прыгнула на заднее сиденье, не в силах больше сдерживать слезы.
Она не знала, что делать. Дома она посмотрела в Интернете значение слова броше, которое в бреду бормотала Хелен. «Гугл» проинформировал ее, что пишется оно как Brosche. Брошь. В голове у Бек сразу все встало на свои места. По какой-то причине Хелен решила, что внучка забрала ее брошку, которую она наверняка сама куда-нибудь переложила или вообще потеряла много лет назад. Бек попыталась вспомнить что-то из дорогих украшений Хелен. Бабушка носила клипсы и тонкую золотую цепочку. Но броши Бек никогда не видела.
Она позвонила Эшли.
— Может быть, настало время устроить ее в дом престарелых? — предположила старшая сестра. Она была самой состоятельной из троих детей Деборы и всегда в первую очередь пыталась решить проблему с помощью денег.
— Не может быть и речи. Хелен скорее умрет, чем согласится.
— Это не ей решать.
— Но и не тебе.
Хотя Бек была неправа. Именно Эшли предстояло платить за дом престарелых, а кто платит, тот и заказывает музыку. Но что может выбрать Эшли у себя в Уэстчестере? Приют с диетологами и плотными простынями, на каких Хелен в жизни не спала, бабушке совершенно не подойдет. Именно по этой причине из всех внуков Эшли меньше всех общалась с Хелен — не потому, что была самой старшей и прожила с ней меньше других, но потому, что они никогда не понимали друг друга. Хелен предпочитала скромную жизнь, Эшли же сбежала от нее со всех ног при первой же возможности.
— Не вымещай на мне досаду. Я тоже беспокоюсь о бабушке, — сказала Эшли.
Бек знала, что по-хорошему надо бы извиниться, но много ли стоило беспокойство сестры, находившейся в двух штатах отсюда, в Нью-Йорке?
— Мы не будем отправлять ее в дом престарелых.
— Хочешь, я приеду? — спросила Эшли. — Нет, погоди, на этой неделе у Тайлера последние соревнования в сезоне. Я могу приехать, когда они закончатся, в воскресенье, и остаться где-то до девяти: утром надо везти детей в школу.
У Эшли имелся муж, вполне способный кричать «оле-оле-оле» с трибун и намазывать тосты маслом, но Райан был не из тех мужчин, которые сами застилают постель и способны собрать сухой паек себе на работу или детям в школу. Он нравился Бек. Этот крупный, но невзрачный человек всегда с удовольствием посещал все семейные сходки Миллеров, если они не мешали ему играть в футбол.
— Может, в следующие выходные удастся отправить детей куда-нибудь в гости с ночевкой.
— Эшли, не надо, — сказала Бек и стала ждать от сестры возражений.
— Ладно, если что-нибудь понадобится, я на связи.
Разочарованная Бек подумала, не позвонить ли Деборе, которая жила в часе езды отсюда, в Нью-Хоупе, но решила не делать этого. Ее мать обладала удивительной способностью усугублять и без того сложные ситуации. Жаловаться Джейку, жившему на Западном побережье, ей даже не пришло в голову, несмотря на то что он был близок с Хелен. Снова Бек приходилось заботиться о бабушке в одиночку.
Бек много раз звонила Хелен, пытаясь вразумить ее и убедить, что ее подозрения нелепы, и каждый раз Хелен бросала трубку или, в лучшем случае, называла внучку Diebin —
