списывании в школе. Она никогда не забудет отрывистый комментарий своей матери: «Натаны не списывают».
Натаны также с гордостью утверждают, что «Натаны никогда не были бедными». Первый Натан прибыл в Нью-Йорк с солидной суммой денег, подаренной ему отцом, преуспевающим торговцем из Англии. Так было до тех пор, пока Натаны могли проследить свою родословную, а это, по мнению некоторых членов семьи, очень далеко. Однажды одного из Натанов спросили: «Правда ли, что ваш род восходит к царю Соломону?». Ответ был таким: «Во времена распятия Христа так говорили».
И сегодня, почти две тысячи лет спустя, в роду Натанов по-прежнему есть видные и активные деятели. Эмили де Сильва Солис Натан — привлекательная женщина испанского типа с овальным лицом и оливковой кожей, от которой веет спокойной воспитанностью и ученостью. Она возглавляет нью-йоркскую фирму по связям с общественностью, представляющую интересы таких именитых клиентов, как Смитсоновский институт Вашингтона. Ее братом был судья Натан, двоюродным братом — судья Кардозо (семейная юридическая фирма Cardozo & Nathan), а еще одним двоюродным братом — Эмма Лазарус, написавшая, в частности, стихотворение («Give me your tired, your poor, / Your huddled masses...»[1]), которое выгравировано на основании Статуи Свободы. Племянник, Фредерик Солис Натан, также известный нью-йоркский юрист, является первым помощником мэра Линдсея по корпоративным вопросам. Мужчины Натаны, что вполне очевидно, благосклонны к закону. Эмили Натан живет в большой просторной квартире, наполненной антиквариатом и спокойной атмосферой «старых денег», с видом на Центральный парк. В нескольких кварталах к северу виднеется красивый колоннадный фасад церкви Шерит Исраэль, которую помогли основать ее предки.
В детстве Эмили Натан училась в частной школе, была гувернанткой и прислугой. Семья Натанов была большой и, что довольно типично для сефардов, которые, как правило, чувствуют себя наиболее комфортно в обществе друг друга, очень близкой. Вместе с детьми Натанов и их родителями в большом старом доме на Западной Семьдесят пятой улице жили не только бабушка, миссис Дэвид Хейс Солис (девичья фамилия которой тоже была Натан), но и тетя по отцу, мисс Эльвира Натан Солис. Тетя Элли, как ее называли, была миловидной, голубоглазой, хрупкой на вид женщиной, одевалась по-свински сдержанно и всегда пахла пакетиками. Дети любили запах шкафов тети Элли и играли там в прятки среди аккуратно развешанных рядов платьев. Тетя Элли была неопределенного возраста, то ли старше, то ли младше своей сестры, матери детей — они так и не узнали. В семье Натанов возраст был запретной темой; детям говорили, что спрашивать у людей, сколько им лет, — дурной тон, и, как говорит Эмили Натан, «в те времена не было водительских прав». (Даже доктор Стерн не смог установить дату рождения тети Элли для своей книги).
Тетя Элли была большой любимицей детей. По вечерам, когда детям давали ранний ужин, она часто оставляла взрослую компанию в гостиной, присоединялась к детям в столовой и рассказывала им сказки. Это были истории о героях и героинях революции, о храбрых солдатах, замышлявших взорвать британские корабли в гавани Нью-Йорка, о женщине, пробравшейся сквозь вражеские порядки, чтобы доставить продовольствие революционным войскам, о моряке, заключенном в Дартмуре во время войны 1812 года, который впоследствии занял высший пост в военно-морском флоте США, хотя начинал каютным мальчиком, спавшим на сложенном парусе. Рассказы тети Элли были насыщены запахом оружейного дыма, звоном тесаков, окрашены в красный цвет крови, пролитой во имя великой цели патриотизма.
В те дни семейные портреты Натанов висели в обшитой панелями столовой дома Натанов, где обедали дети, и лишь постепенно Эмили Натан начала соотносить рассказы тети Элли — «которые поначалу казались мне не более чем чудесными сказками XVIII-XIX веков» — с лицами на стенах столовой.
«Это был родственник?» спрашивала Эмили Натан в середине одной из историй.
«Да, мы связаны», — отвечала тетя Элли.
Чувство истории, ощущение некой длительной преемственности между прошлым семьи и ее настоящим постепенно стало вызывать у маленькой девочки чувство гордости и защищенности. «Позже, — говорит сегодня Эмили Натан, — когда со мной как с еврейкой происходили некоторые вещи, которые могли бы расстроить некоторых людей, — например, когда я сталкивалась с предрассудками или слышала об актах предвзятости и антисемитизма, — я могла смотреть на них с определенным пониманием. То, что беспокоило других людей, меня не беспокоило, потому что благодаря рассказам тети Элли я знал, какое место я занимаю в схеме вещей. Я могла подняться до уровня случайностей».
Постепенно, по мере взросления Эмили Натан, портреты в столовой, казалось, становились все больше и больше, возвышаясь не только над большой комнатой, но и над всей семьей Натан. Непримиримые, с суровыми и неулыбчивыми лицами, старые фотографии, казалось, доминировали в жизни Натанов, ежедневно напоминая им о том, что такое быть Натаном. Некоторые из предков, напомнила детям тетя Элли, не всегда были в лучших отношениях друг с другом. Одна из причудливых шуток тети Элли заключалась в том, что за завтраком, глядя на портреты, она говорила: «Я вижу, у твоего прапрадедушки сегодня синяк под глазом. Он опять поссорился с твоим кузеном Сейшасом».
В течение многих лет дети Натанов, а со временем и внуки, с нетерпением ждали новых историй от тети Элли. Казалось, что у нее их бесконечное множество, и она могла часами завораживать их. Она то и дело возвращалась в средневековье, в мавританские дворики, увитые бугенвиллией, и плеск каменных фонтанов. Сейчас она рассказывала о Натанах, процветавших в Испании и Португалии в течение столетий мавританского владычества, и о Натанах, которые боролись за выживание после католической реконкисты. Среди них были Натаны, видевшие осквернение своих синагог, представавшие перед инквизиционными судами на площадях майоров Севильи и Толедо в XV-XVI веках за «иудаизм», гордо шедшие на костер вместо того, чтобы отказаться от своей веры. Были и другие Натаны, которые притворились, что приняли христианство, продолжая в тайных местах поклоняться как иудеи, были и те, кто бежал — одни в Голландию, другие в Англию, откуда в 1773 г. эмигрировал самый первый американский Натан.
Детям больше всего нравились испанские истории тети Элли, потому что они были более красочными, наполненными прекрасными дамами в высоких гребнях и мантильях, королевскими дворами с закованными в броню рыцарями на мечах, конными колесницами, мчащимися сквозь ночь с отчаянными миссиями, герцогами и принцами, вздыхающими о девичьих руках. Она также рассказывала о дублонах, зарытых при свете луны в саду, о людях, брошенных в подземелья, о которых забыли на долгие годы и которые совершили блестящий побег; о
