стоял у церкви. «Идти туда? Могу ли? Достоин? И после бывших слов моих?» Ветер после недолго затишья задул и я, не помню, пошел ли, полетел ли к воротам церкви.
Мои заботы остались позади. Душа летела к Богу. Я спрашивал себя: …Когда в последний раз мои стопа касались храма? Когда свечу держал у иконы, шепча молитву и ей внимания? И тихо, каявшись, произносить: «прости меня, Отец Наш Человеколюбец. Я заблуждаюсь, теряюсь при свете дня, как в темноте чулана, ищу, наощупь перебирая гадость, дабы найти заветную мне радость. Но где она?»
Руки сплелись за деревянную рукоять. Потянул ее на себя. Двери легко отворились. Ноги бесшумно вошли внутрь, и я остановился у входа. Впервые секунды — забылся, креститься правою или левою рукою? Сверху вниз и… слева-направо, cправа-налево? Вместе со мной вошла бабуля в косынке с вышитою незабудкою и перекрестилась, поклонившись до полу. «Правою рукою и справа-налево» Радуясь подобно малышу, волнуясь непомерно, я окрестил себя знаменем и прошел вперед.
Как стало потом известно, в тот час, когда появился во храме Божием, к двенадцати часам, Божественная литургия уже была окончена. Немноголюдно. На амвоне стоял священник в черном длиннополом одеянии, с коротко обстриженною седою бороденкой. Волосики на голове редели. Он был уже в годах. Не без труда, малость наклонившись набок, стоял он на ногах, в резиновых растоптанных тапченках. В лице… отрада и покой, что сменялось болью тяжестью от мысли о делах сегодняшнего мира. Вещал священник проповедь.
«За сегодняшней Божественною литургией читались дивные слова из Евангелия. Притча, поведанная нам Иисусом Христом, рассказывает о блудном сыне.
Многие из вас уже слышали об этой притче.
Блудный сын, не дожидаясь кончины своего отца, требовал отдать часть положенного ему наследства и, получив его, покинул родные места. В надежде найти в неведомых пределах, той лучшей радости, предпочтя ее отчему краю. В своих исканиях той радости, которую, возжелав, пытался обрести, путем блуда, разгульничества, праздности, бесстыдства, он получал за вместо этого… секундное удовлетворение, следом за которым распалялась жажда еще-еще. Всего, что ни имел, казалось мало. Хотелось больше, посытнее. Засим короткой сладостью следовало пресыщение… Блудный сын встречал один мираж. Промотав таким образом часть оставленного ему наследства, он в конце концов оказался у помойного корыта. Там он ел, разделяя пищу со свиньями, и там он жил. За человека его никто не принимал. Он был брошен, покинут, забыт, оставлен. Кому он нужен? А отец, выходя на дорогу, выглядывал в дали, нет ли там его сына? Скажите, где та радость, которую блудный сын пытался найти? Где те призрачные, ложные богатства и достатки, грезившиеся ему? Где сытость, власть, бизнес? Пьянство и туман — вот что было в голове. Голова была опьянена гордыней! И блудный сын, находясь на обочине дороги этой жизни, думал, вспоминал, когда он был действительно и сыт, и богат, и в одеждах чистых, и в душе теплился свет. Он вспомнил родное место. Своего отца! Слезы лились с его щек, когда пред ним, как на ладони, открылся весь простор ложного пути. Как он ошибся! Как он упал в эту бездну, в это помойное корыто. Он взалкал. Не верил блудный сын, что отец его примет его обратно как сына. Крохотная надежда теплилась, что отец его, по милости своей, хотя бы примет в число последних рабов. Пускай отец обременит меня тяжелыми трудами, низкой работой. Пускай! Но я вернусь в тот край, где был когда-то мил. И блудный сын отправился домой. Его отец, который неустанно выглядывал день ото дня на дороге своего сына и, заметив его, побежал к нему. Сын, увидев отца, упал на колени. Радость сердечная, стыд и печаль, слезы раскаянья, трясущиеся губы, из уст произлились душе уповающие слова: «я недостоин называться сыном твоим, но, прошу, отец, помилуй меня, грешного». И что отец? Отец его простил. Он одел его в новую одежду, обул, надел персть на руку, заколол телёнка. И сказал: «Сын мой был мертв и ожил, пропадал и нашелся»
Священник помолчал. Я плакал.
Прошу простить меня сердечно, что, по рассеянности или невнимательности, передаю, додумываю слова священника не так, не с тою интонацией, не те слова вложил я в свой рассказ, что требовались, или даже логика рассказа противоречива и хрома. Но посмотрите на меня, убого, уродливого, содрогнулась ли в волнении душа ваша? Если да, то сии слова не пусты.
Священник продолжал.
«Сегодняшний мир можно по-разному воспринимать. Махнув рукою, отвернуться от него и на время от всего безумного отворотиться, как бы утешая самого себя: «это меня не касается. У меня, пока, в достатке своего» Но верно ль это? Можно с горячей головою отстаивать собственные непрочные сужденья. Окунаться в бездну с незатухающими кипящими страстями, бросаться едкими язвительными фразами, горланить: «и мир не так устроен, и вы, по правде, звери». Устраивать намеренные брани, ссоры, чтоб люди видели со всех углов, какие вы, однако, благородны. Сражающиеся бойко, до самого конца. Но в том, увы, и все ваше сужденье. В том вся ваша идея и существо. Произнести острое словцо, им обличить, порвав все, со всеми, и гордо удалиться. Да что же в том? Гордыня. Верно ль это? А можно бегать, метаться из стороны в сторону. Сегодня выступить в единстве правых, а завтра их оспорить, говоря, что левые — за ними только будущее. Может в глубине души питать действительное благо, но не иметь понятия, как им распоряжаться, куда употребить. Но счастливы те люди, которые по дороге своей жизни, какая бы она ни была, блаженны, которые ощутили в своей душе присутствие Живого Бога! Все мы ищем радость. В этом нельзя винить никого. Но счастлив человек, осознав, что нет без Бога той полноты радости жизни, какую только может вложить в наше сердце Он. В этом все для человека. А остальное Бог управит. Простите меня»
Священник окрестил всех прихожан знаменем и, хромая, скрылся в алтаре. Я взглянул перед собой: передо мной висела икона семистрельной Божией Матери.
Зрители мои, возвращусь с чего и начинал. Мое блуждание есть путь моего спасения. Однолико не вселяет меня оптимистическую уверенность: туда ли следуя я? В те блаженные минуты, когда моя душа внимала проповеди настоятеля храма, я твердо произносил про себя: «я пришел». И был встречен.
Малый луч, он почти неуловим, он непрерывно светит в моей душе из дальних поколений. В нем, в этом славном лучике истории, есть наш путь спасения, проложенный дедами. То было
