шарфы и нюхательные соли. Так я думала, одеваясь и не зная, что жизнь преподнесет мне сегодня.
Прогулка проходила мирно, прицепиться было особо не за что – звучали иногда колкости в мою сторону, но это были мелочи. Я старалась не слушать, смотрела в открытое окно кареты на пробегавшие мимо симпатичные пейзажи, на едущие стройными рядами легкие коляски и кареты, и отдельных, гарцующих всадников.
Вдруг, послышался неистовый собачий лай, которой вывел меня из некоторого оцепенения. Послышались крики, ругань кучера, а затем потолок кареты вдруг стал переворачиваться и наступила темнота.
Глава 3
Очнулась я на той же самой кровати…
Болела голова, руки, левая нога, дышать тяжело от рези в груди, и все в глазах слегка плывет и двоится. Похоже, у меня сотрясение мозга. И, наверное, сломаны ребра? И дикая сухость во рту…
Общая атмосфера дома тоже странная. Нет той тишины, которую разбивали только тихие шаги прислуги. Напротив, слышатся голоса, какие-то невнятные разговоры, сквозняки и кажется, что где-то тихо всхлипывают женщины.
Соображала я с трудом и понять, что и где случилось, смогла не сразу. Последнее, что я помнила, как карета начала резко заваливаться и сильный удар по голове. Потрогала – на лбу, с левой стороны – огромная шишка. Коже не рассечена, но стукнулась я от души.
Дверь в комнату распахнулась – вошла горничная. Полноватая и благодушная Колетт. Имя я запомнила еще в день приема.
— Мамзель Мадлен! Вы пришли в себя? Ну, слава Богу! – она истово перекрестилась.
— Пи-ить – я даже говорить не могла, только сипела.
Ловко подхватив меня под голову, она помогла мне напиться тепловатой воды. Это было восхитительно вкусно! И только сейчас я заметила, что платье Колетт обшито широкой черной каймой. Я присмотрелась внимательнее. Черная кайма из шершавого черного крепа и нарукавники – это траур. Так отделывали одежду прислуги в богатых домах. Понятно, что родственники носили траур по-другому, но…
— Кто… Кто умер, Колетт? – говорить, все же, мне было еще очень трудно. Боль резко вгрызалась в голову при каждом движении.
— Мадам Марион Николя де Готье скончалась. Прямо там, мамзель Мадлен, где кареты столкнулись. Ужас какой! Там аж четверо пострадали, кроме вас… Говорят, собака бешеная кинулась на одну из упряжек. Сейчас уже похороны состоятся. Вы простите, мамзель, но мне идти надо – работы много. Я потом, вечером к вам зайду.
Новость была просто шоковая! Я не успела ничего толком понять, кроме одного – даже эта комната в этом мире принадлежала покойной тете Марион! Что делать дальше? Где жить и чем питаться?! У меня нет документов и нет денег.
Слезы полились сами собой и я не заметила, как впала в сонный транс…
Вечером Колетт принесла мне кружку горячего бульона и сообщила новости:
— Похоронили! Так все чинно-благородно было! И цветов шесть корзин, и за похоронными дрогами аж четыре кареты ехали! Ну, без седоков, конечно… Только госпожа Валери присутствовала лично. Ну, оно и понятно, они же родственницы по покойному мужу мадам де Готье. А еще к вам сестрица ваша хотела зайти! Спрашивала, пришли ли вы, мамзель, в себя? Что сказать-то?
— А сколько дней я уже лежу, Колетт?
— Так сегодня третий день уже, мамзель.
Чувствовала я себя несколько лучше. Чем оттягивать и лежать тут в неизвестности, лучше уж сразу…
— Колетт, помоги мне встать, пожалуйста.
Кряхтя и стеная, как старая бабка, я смогла с помощью Коллет и остатков силы воли сесть на кровати. Подождав, пока пройдет головокружение, дошла до шкафа и посмотрела на себя.
Страшна, матушка! Шишка на лбу плавно перетекала в припухший синяк на виске, волосы, похоже, не расчесывали с момента аварии – пара колтунов задорно торчала вверх. Задрала сорочку – на левой ноге приличная ссадина, уже засохшая, окруженная темным полем синяка. Дышать, правда, стало легче. Возможно, что не трещины в ребрах, а просто – сильный ушиб… Но неужели за несколько дней никто не озаботился даже просто смыть кровь с садин?
Хотя, да… Чего я хочу? Мадлен, судя по всему, никого не интересовала даже при жизни своей тетки. Кто же будет беспокоится обо мне сейчас? Смешно даже надеяться на такое. Я, на минуту, задумалась о странности своего попадания. Что там, в своем мире, я была никто, просто нищая училка, так и здесь, в новой жизни, во Франции, я – никто…
— Колетт, будь добра… Мне нужно умыться и, хорошо бы – расческу. Поможешь?
— Сейчас, мамзель.
Умывшись чуть теплой водой из кувшина, я попробовала расчесать волосы. Клок на затылке, все же, пришлось вырезать, но остальные колтуны я медленно и методично разобрала. Очень больно было расчесывать именно левую сторону – оттуда пришел удар. Но я справилась.
Старое ветхое кресло у окна показалось мне довольно удобным. Найдя в шкафу еще и шаль, когда-то яркую, а сейчас – просто вылинявшую, зато очень теплую, я уселась в кресло и вздохнула. Здесь я смогу разговаривать с сестрой или кузиной будучи не так беспомощна, как в кровати. Надо бы, заодно выяснить степень нашего родства.
Бодро простучали каблучки Бернардеты и она впорхнула в комнату, не особо скрывая счастливую улыбку на лице. Роскошное траурное платье невозможно сшить за два дня, но девица была одета с иголочки! Натуральный черный шелк, отделанный тончайшими лиловыми кружевами, черные митенки и черные агатовые украшения — этакий полу-траур. Настоящий траур этого времени – черная креповая ткань, никаких украшений и кружев. Это я точно помню.
Вообще, стоит, конечно, уточнить, в каком я веке. Но во времена моей театральной работы мы ставили пьесу о годах, предшествующих Великой Французской революции. И костюмы того времени я изучала долго и тщательно. Лучше, пожалуй, я знаю только историю Викторианской моды. То, что я видела из одежды на Елисейских полях – однозначно, период Марии Антуанетты. А это значит, что девица нарушает правила приличия. Но, тут уж сама дура виновата. Франция, конечно, не столь консервативна, как Англия, но и такой туалет может вызвать море сплетен и проблем. Первый траур – только черное! И это – незыблемое правило. Потом, через полгода-год, можно допустить кружева и лиловы цвет, не раньше.
— Встала?! Отлично! Тетушка померла, слышала? Так вот, через два дня придет нотариус. Ты тоже должна присутствовать при чтении завещания. Мне бы не хотелось переносить это из-за тебя!
— Не хочешь переносить – прикажи слугам нормально кормить
