может впасть в ступор, и заподозрили наркотическое опьянение. Только утром врач осмотрел, понял силу реактивного состояния и отправил в психиатрическую лечебницу…
Неприятные воспоминания подействовали на мужчину сильнее водяных струй. Он перевернулся на живот, встал, повернувшись к дождю спиной. Теперь глаза справились, рассмотрели кое-что, похожее на дорогу в парке или лесу.
— Ага, — сообразил Виктор, — так я в бору, рядом с городом. Где вырубился, там и валялся… Прямо на дороге. И никто не наехал, не ограбил.
Тотчас вспомнилось предыстория, начиная с вчерашней драки, в которую он вмешался, разгоняя нацболов или похожую фашиствующую шваль. Те пинали смуглого кудрявого мужика и отшвыривали тощего, неуклюжего паренька, что звал на помощь. В точном соответствии с поговоркой о «шапочном разборе», патруль прикатил, когда побитые Виктором хулиганы разбежались.
Усмехаясь запоздалой радивости стражей порядка, Виктор посоветовал «соратникам» по драке даже не пытаться объяснить что-либо на месте. И оказался прав — после пешей прогулки в отделение, что оказалось совсем рядом, и спокойного разговора с дежурным лейтенантом всё образовалось лучшим образом.
Их отпустили, избитый попросил уделить ему полчаса, а квартира парнишки, которого звали Лёшка, была как раз напротив — улицу перейти. Но и минуты под открытым небом Виктору хватило, чтобы утяжелись обычное минорное настроение. Ввверх смотреть не хотелось — на город навалилось серое, комковато-целлюлитное брюхо низкой облачности, отчего старые коренастые дама словно присели. Асфальт дороги и тротуаров потемнел и мрачно поблескивал недавними лужицами. Непогода, пусть и без дождя, ссутулила Лёшку и его спутников.
Когда они вошли в квартиру и сели на кухне, парнишка поставил чайник, а сам сбегал за соседкой. Так явилась с йодом, ватой, бинтом, ахнула при виде смуглого гостя:
— Это кто тебя так отделал? Хлеще Лёшки!
— Тёть Маш, — пояснил хозяин квартиры, — нацболы его пинали, а мы защитили.
Виктору понравилась шустрая старушка — она ловко оттёрла влажной салфеткой кровь с лица Егиазара и расставила коричневые отметины йода. Тот молча перетерпел процедуру лечения и лишь потом пояснил:
— Они меня за грузина приняли. Передай Саакашвили, что ему не жить, орали, горе-патриоты…
Обработав ссадины парнишке, соседка подошла Виктору:
— Что у тебя? Ты как будто целёхонек…
— Так и есть.
Распрощавшись, соседка убыла восвояси. Прихлёбывая чай, спасённый Егиазар сказал странную вещь:
— Я знал, что вас встречу. То есть, не знал, какие вы, но предчувствовал. Кстати, хотите предсказание? Лёша, дай мне ладони, обе, я прочитаю. О, как… Ты встретишь друга, но необычного, потеряешь и обретёшь его вновь… И женишься, но не здесь…
Его манипуляции и бормотание показались Виктору забавными. Смуглый мужчина уверено водил пальцем по линиям жизни и ещё по каким-то складкам ладони, растягивал их и вещал о будущем. Хотя давно известно — предугадать его невозможно, а уж предсказать и подавно. Самые расхваленные Ванги и Нострадамусы выдавали туманные, многозначительные фразы, которые при желании легко подогнать под любое событие.
«Оракул хренов, — беззлобно подумал он, — ты даже прошлое не угадаешь, а туда же, пророчествуешь. Пифия этакая, мошенник, как все цыгане…»
Идти домой Виктору категорически не хотелось. После Питера он перебрался сюда, к могиле Лены. А крыша над головой его привлекала мало, так как не имела ничего общего с домом, где некто Ефимов когда-то был счастлив с единственной женщиной на свете.
Собственно, это и была квартира, то есть, четыре стены для ночлега, а никакой не «дом» в истинном смысле слова. Поэтому он допивал чай, вполуха слушал Егиазара и посмеивался, деликатно, почти незаметно, выдавая себя разве что лёгкой скептической улыбкой.
—.. слом былой жизни. Резкий. А дальше всё неясно… Линия судьбы не прерывается, а сдвается в этом месте… Вот и всё, Алексей. — предсказатель отпустил руку парнишки, повернулся к Виктору. — Давай твою, посмотрим.
— Не стоит. Я всё знаю. Жить буду бобылём, долго, а умру случайно… Моему ангелу-хранителю дан строжайший наказ хранить, и он не ослушается.
Егиазар внимательно посмотрел в лицо. Его глаза двигались, как у человека, когда тот читает интересную книгу — забегали в начало строки, опускались до низа страницы, возвращались к нужной строке, замирали, обегали абзац и так далее, неостановимо.
— О, как странно! Твоя жизнь остановилась. Ты не ищешь смысла бытия, и ни одна религия тебе не подходит. А виной всему — Елена…
Виктор вздрогнул — слова Егиазара ковырнули открытую рану. Покинув Питер, он не заводил новых знакомств, поэтому никому и никогда не рассказывал историю любви, смерти и мести. Как этот цыган разузнал?
— Осторожней, ты! — Виктор гневно оборвал гадание, но спохватился, взял себя в руки, увёл разговор в сторону. — У тебя имя, какие берут шарлатаны. Сам смуглый, горбоносый… А русский — родной, это слышно. Ты кто по национальности?
— Имя я не выбирал, родители дали. А кто они — понятия не имею. Наверное, евреи. Но сам я, по призванию если — цыган, бродяга, — речь гадателя обрела размер и рифму. — Увидел табор, к ним примкнул, и так вот странствую по миру… В тебя смотрю, как будто в воду — боль вижу, пролитую кровь. Ты светел и готов к уходу, как неизбытая любовь…
Стихотворная строка прозвучала с таким состраданием, что проникла слишком глубоко, а ужалила больно, в самое сердце.
— Я светел? Убийца — светел? Ай, что ты мелешь! — неожиданно для себя воскликнул Виктор. — Можно подумать, ты мысли читаешь!
— Это несложно. За столько-то лет и болван вроде меня натаскается! — с такой уверенностью и без бахвальства парировал Егиазар, что смеяться никому из собеседников не захотелось, а Лёшка даже спросил, проникшись уважением:
— Вы из шумеров? Атлантида? Древний Египет?
— Не помню, — отказался признаваться гадатель, — да и что это меняет? Важно, не кто я и откуда, а кто вы, и зачем живёте. Я многие народы испытываю, вот вас проверил на искреннее сострадание…
— И как? — воспользовался Виктор возможностью уйти от острой темы своего прошлого. — Сдали мы экзамен?
— Да. — Егиазар не принял иронию. — Пока лишь русские и сербы прошли его, а остальные слишком себя любят…
Гадатель принялся многословно рассуждать про историческое предназначение, не к месту приплёл пассионарность, демонстрируя недурную образованность, но Виктор уже пришёл в себя, закрылся наглухо. Сухо распрощавшись, он вышел под низкое, серое, комковато-целлюлитное небо, поймал «бомбилу» на истрёпанной иномарке и назвал адрес храма святого Владимира. Дождь копил силы, пока они ехали, но зато бегом гнал Виктора от машины до входа.
* * *
Под куполом было тихо и скучно. Три старушонки молились на приличном отдалении друг от дружки, служитель с лицом то ли пропойцы, то ли почечного
