Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 75
тех пор, как Маратик умер. Она вытерла влажные ладони о тёплый бархатный халат, который ещё с утра в полутёмной комнате точно был чёрным, а теперь на солнце переливался зелёным и фиолетовым, и снова приставила руку ко лбу козырьком, прячась от солнца.
Кате хотелось выпрыгнуть из жаркого платья и в одних трусиках побежать к речке. Или залезть на карагач и оттуда наблюдать за всеми: как страдает отец, как шаркает к катафалку мать, как перешёптываются старики. Но больше всего Катя хотела услышать необыкновенный голос Маратика.
Родители так и не дождались, когда их сын заговорит нормально. То, что Маратик не говорил, а пел, расстраивало их так сильно, что они не замечали красоты его голоса и того, как безошибочно он пропевал взрослые слова, словно ему было не три года, а лет десять. Только Катя, услышав однажды по радио Робертино Лоретти, ахнула от мистического сходства ангельских голосов.
Когда катафалк скрылся из виду, женщины заторопились в квартиру, чтобы готовить поминальный обед. Катя сделала вид, что тоже идёт, но, когда убедилась, что никто на неё не смотрит, бросилась к реке. В обычное время дорога занимала пять минут — она знала точно, потому что не раз бегала сюда на спор с мальчишками. Сейчас Кате казалось, что она передвигает ноги очень медленно. Из-за чужих заборов лаяли собаки. Они бросались на доски, гремели цепями, и Кате казалось, что они вот-вот схватят её за пятки. Пыль, что поднималась от обуви, казалась тягучей, словно во сне, и мешала бежать.
Взрослые запрещали нырять в реку с подвесного моста. При взгляде сверху вниз река выглядела не глубже ржавого бака, что стоял на огороде у Аманбеке для полива. Водовороты, которые каждый год забирали жизни нескольких человек, лениво закручивались в широкие плоские воронки.
Под развесистой ивой, слепившей на солнце серебром, Катя освободилась от платья и вошла в воду. Тёплая, цвета куриного бульона река не освежала Катю, а будто медленно варила. Она немного побарахталась и вышла на глинистый берег. Только сейчас, оставшись одна, девочка могла думать о том, как умер Маратик. Выжав косички, похожие на джутовые верёвки, и улёгшись на разложенном халате, Катя подставила веснушчатое лицо солнцу. Под алыми веками поплыли радужные пятна, и Катя стала вспоминать вчерашнее утро.
* * *
Маратик хныкал, размазывая кулачком сопли по смуглому лицу. Из-за этого его мокрый нос задирался и шевелился, словно резиновый. Ему хотелось пробраться в спальню и узнать, не привёз ли отец подарок с рейса, но Катя по-хозяйски, словно щенка, брала его в охапку и оттаскивала каждый раз, когда он уже делал глубокий вдох, чтобы запеть. В зале она расстелила любимое корпе — лоскутное одеяло — напротив телевизора и похлопала рукой по узору рядом с собой.
— Идём сюда, Маратик!
— Идё-о-ом сю-у-уда-а-а! — пропел Маратик и вытащил откуда-то из-за спины окарину, собираясь засвистеть.
С деревянной игрушкой Маратик не расставался уже полгода. Отец привёз окарину из длинного рейса в надежде, что свист заменит пение и сын заговорит, но этого не произошло.
— Ты что! — вскрикнула Катя и, отобрав игрушку, рассмеялась в ладошку. Маратик тоже улыбнулся, обнажив ряд детских полукруглых зубов.
Катя улеглась на корпе и пальцем с обгрызенным ногтем стала поглаживать цветные квадраты ткани.
— Смотри, Маратик, это табарик. Этот кусочек нам дали, когда умер атака. Ты помнишь атаку?
Маратик качнул головой и улыбнулся.
Катя вскочила на ноги, заправила майку в шорты и, схватившись за поясницу, заковыляла по комнате, изображая деда.
— Видишь этот кнут? — Катя сдвинула брови и стянула с дивана пояс от материнского халата.
Мальчик не понял.
— Ну представь, что тут — кнут! — Катя замахнулась поясом, словно погоняла скот.
— Кну-у-ут!
— Да, кнут. Вот муж, ой нет, жена тебя будет им бить! Потому что нельзя быть таким непослуш-шным! — Катя грозно прошипела последнюю фразу и со стуком упала на содранные колени. — А этот кусок папа принёс с дня рождения того противного Кайрата или как там его, синий — с похорон ажеки, красный — с похорон этого… Кхе-кхе-кхе, — Катя понарошку закашлялась и изобразила удушье.
За самодеятельным театром Кати наблюдала с надтреснутой доски в тёмном окладе сутулая Богородица с мешками под глазами, как у школьной учительницы рисования. Катя ловила её суровый взгляд и нарочито противно хихикала.
— Какой же ты весь сладенький, Маратик. Так бы и съела тебя, мой баурсачек! — Катя стянула корпе, накрылась им с головой и изобразила призрак. — Я одеяло смерти, я съем тебя!
— Я сме-е-е-е-ерть, — затянул Маратик громче обычного.
— Ой нет, нет! — Катя зажала Маратику рот. — Всё, тихо, сейчас будут мультики.
Катя быстро глянула на Богородицу, что висела над телевизором, и, словно получив разрешение, включила старый тяжеленный «Рекорд». Телевизор громко затрещал. Чтобы чёрно-белая картинка была более или менее чёткой, приходилось настраивать комнатную антенну. Телевизор шипел и сопротивлялся, пока один ус антенны не упирался в рот младенца на иконе, словно Иисус давал интервью.
Наконец на экране появился мультяшный дятел и залился истеричным смехом. Катя потянулась к переключателю громкости, но вспомнила, как его открутил Маратик, когда игрался с ним накануне. Из телевизора торчал только железный штырёк, который не поддавался Катиным пальцам.
— Маратик, а где…
Катя не успела ни задать вопрос, ни остановить брата. Он крепко держал окарину в пухлых ручках и изо всех сил дул. Смех дятла и свист Маратика наполнили комнату, Катя метнулась к двери в надежде удержать звуки в зале, но на пороге уже стоял сонный отец. Взгляд его был невидящий, а движения — резкие и беспорядочные.
— Что вы мне спать не даёте? Катя, ты почему не смотришь за Маратиком?
Серикбай уже замахнулся для подзатыльника, но Катя ловко увернулась и отпрыгнула на другой конец комнаты.
— Псмиля! — буркнул отец.
Пошатываясь, он поплёлся к телевизору. Крупная его фигура рядом с маленьким Маратиком, сидящим на полу, выглядела зловеще гигантской. Он зашарил в поисках выключателя громкости. Исподлобья глянул на Маратика. Тот улыбнулся отцу, но свистеть не перестал. Мультяшный хохот и свист Маратика смешались в сонном сознании Серикбая. Он забормотал казахские проклятия, убрал «микрофон» от лица Иисуса и потянулся к розетке, чтобы вырубить телевизор от сети.
Свист прекратился внезапно.
Шипящий и хохочущий «Рекорд» падал на Маратика, как в замедленной съёмке. Кате казалось, что отец успеет поймать телевизор, но он, словно пьяный, пошатнулся и беспомощно упал на колени. Катя услышала треск окарины и чего-то ещё. Из-под упавшего телевизора торчала ручка Маратика. Катя завизжала от страха и бросилась к братику.
— Тихо! —
Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 75
