было мяукая прохаживаться на четвереньках. У меня появилась привычка каждый день подниматься на второй этаж замка, чтобы появиться перед отцом в библиотеке, где он проводил самое жаркое время дня. Как только он слышал мяуканье своего котёнка, он открывал дверь и давал мне целые тома произведений Бюффона, чтобы я мог рассматривать картинки, пока он занимался чтением. Эти встречи мне нравились бесконечно, но однажды я не был принят столь же любезно, как обычно. Отец, возможно, углубившись в чтение, не открыл дверь своему котёнку. Напрасно я старался мяукать самым нежным образом, дверь оставалась закрытой. Я увидел на паркете, внизу, под дверью, отверстие, которое делалось в южных замках специально для кошек, чтобы они могли свободно выходить и заходить в квартиру. Этот проход я, естественно, посчитал предназначенным специально для меня и осторожно пополз в него. Голова прошла сразу, но тело застряло. Тогда я решил вылезти обратно, но помешала голова, и я не мог ни пролезть вперёд, ни вылезти назад. Я задыхался… Однако я настолько свыкся со своей ролью кошки, что вместо того, чтобы закричать и показать отцу тяжёлое положение, в которое я попал, я продолжал мяукать, но на этот раз не ласково, а злобно, как может мяукать кошка, которую душат. У меня это получалось так естественно, что отец подумал, что я продолжаю играть свою роль, и начал смеяться. Но вскоре мяуканье ослабело, моё лицо посинело, и я потерял сознание. Можете судить об ужасном состоянии моего отца, когда он понял настоящее положение вещей. С большим трудом он сорвал дверь с петель, освободил меня и отнёс на руках к матери, которой показалось, что я умер, поскольку я оставался без сознания. С ней случился страшный припадок. Когда я пришёл в сознание, то рядом был хирург, который мне пускал кровь. Вид крови и волнение всех обитателей замка, собравшихся вокруг моей матери и меня, произвели столь сильное впечатление на моё юное воображение, что это событие осталась навсегда в моей памяти.
Глава II
Первые революционные бури. — Позиция моего отца. — Он возвращается на службу. — Я передан в руки мадемуазель Монгальви. — Моя жизнь в пансионате
Пока в полной безмятежности протекало моё детство, серьёзные события назревали в стране. Уже слышны были раскаты приближающейся революционной грозы, и вскоре она не замедлила разразиться над нашими головами. Шёл 1789 год.
Собрание Генеральных штатов, возбуждавшее столько страстей, разрушило покой, в котором пребывала провинция, где мы жили, и посеяла раскол почти во всех семьях, а более всего — в нашей. Поскольку мой отец уже давно порицал злоупотребления правящих кругов Франции, он придерживался мнения, что изменения необходимы, совершенно не предвидя те ужасы, которые последуют за ними. Однако его трое двоюродных братьев, а также многие из друзей отрицали необходимость каких-либо новаций. Это порождало яростные споры, в которых я ничего не понимал, но которые меня очень огорчали, поскольку я видел, что мама плакала, стараясь успокоить взаимное возмущение своих братьев и своего супруга. Не слишком хорошо разбираясь в происходящем, я принимал сторону умеренных демократов, которые избрали своим руководителем отца, поскольку, бесспорно, он был наиболее способным человеком в наших краях. Учредительное собрание отменило феодальные повинности. Отец, будучи дворянином, обладал рядом прав, купленных ещё его отцом. Он был первым, кто подчинился новому закону. Простолюдины, выжидавшие, чтобы отец подал им пример, не хотели больше никому ничего платить, как только узнали, что он отказался от взимания всех феодальных повинностей, которыми обладал.
Спустя некоторое время Франция была поделена на департаменты, и отца назначили администратором департамента Коррез, а несколько позднее он стал членом Законодательного собрания.
Все три брата моей матери и почти вся знать нашей провинции поспешили эмигрировать из страны. Война казалась неизбежной. Тогда, чтобы призвать граждан вооружаться, возможно, для того, чтобы проверить, до какой степени можно рассчитывать на поддержку населения, правительство в один прекрасный день распространило во всех коммунах Франции слух о том, что разбойники, руководимые эмигрантами, собираются разрушить все новые институты власти. Во всех церквях звучал набат. Каждый вооружался чем мог. Была организована национальная гвардия. Страна обрела воинственный вид и ожидала этих так называемых разбойников, о которых в каждой коммуне говорили, что они уже находятся в соседней. Однако никто из них так и не появился, но должное впечатление было произведено. Франция вооружилась и доказала, что она была в состоянии защитить себя.
Эта тревога, поднятая в стране и получившая название день страха, меня удивила и, возможно, напугала бы, если бы я не видел полного спокойствия матери. Мне всегда казалось, что отец, зная её сдержанность, предупредил бы её о том, что должно было случиться.
Прежде всего всё происходило без всяких эксцессов со стороны крестьян, которые в наших провинциях сохранили большое уважение по отношению к старинным родам. Однако вскоре, побуждаемые городскими демагогами и некоторыми односельчанами, они направились к дворянским жилищам под предлогом отыскать спрятавшихся там эмигрантов, но на самом деле для того, чтобы забрать деньги и документы, подтверждающие феодальные права[7], которые они затем сжигали на огромных кострах. С нашей террасы мы наблюдали, как разбушевавшиеся крестьяне с горящими факелами в руках устремились бегом в сторону замка д'Эстресс, откуда мужчины давно уже отбыли в эмиграцию и где оставались только женщины. Это были лучшие подруги моей матери, и она была очень удручена, что, несмотря на мою крайнюю молодость, я уже стал свидетелем этого разбоя. Беспокойство матери удвоилось, когда она увидела свою мать, пришедшую к нам, поскольку её выгнали из её замка, объявив его национальной собственностью из-за эмиграции трёх её сыновей! До этих пор дом моего отца оставался неприкосновенным, тем более что его патриотизм был известен всем в округе. И чтобы подчеркнуть свои национальные чувства, он по окончании своего мандата в Законодательном собрании пошёл служить в Пиренейскую армию капитаном горных егерей[8]. Однако революционный поток сметал всё на своём пути, и дом в Сен-Сере, купленный моим отцом 10 лет назад у г-на де Лаполони, был конфискован и объявлен национальной собственностью, поскольку акт продажи был подписан только частными лицами, а продавец эмигрировал до ратификации этого акта нотариусом. Матери было предоставлено всего несколько дней для того, чтобы собрать личные вещи, затем дом был выставлен на торги и куплен председателем дистрикта, который и инициировал эту конфискацию! Крестьяне, подстрекаемые некоторыми вожаками из Болье, бросились толпой к замку моего отца, где очень осторожно и даже
