собраниях, в педагогических спорах, целыми днями ездила по району в поисках средств для улучшения детского дома. Работа захватила Машу, к ней возвращался вкус к жизни. Маша снова похорошела, и нет-нет да и раздавался из ее комнаты сильный, приятный голос: она пела.
— Оттаяла бабочка, — замечали сельчане.
Но пережитое все же навсегда отложило свой отпечаток на ее внешность. В пышных волосах блестели седые нити, в уголках рта залегли короткие черточки, строже смотрели глаза. А весной, когда проходил лед и Ока разливалась на несколько километров, Мария Васильевна отправлялась на челне к Михайловой сторожке и долго, до позднего вечера не возвращалась домой.
Назначенный лесничим в Ловцы, Иван Петрович, увидав ее, был потрясен. Он так растерялся, что остановился, снял картуз, но не смог произнести ни слова. Казалось, он боялся ее и принимал все меры, чтобы как можно меньше видеться с ней. Даже на собраниях в деловой обстановке, среди людей, он избегал встреч с ней. Не умея скрывать своего чувства, каждый раз, случайно сталкиваясь с ней, он страшно смущался. А когда кто-нибудь из доброжелателей намекал ему на Марию Васильевну — дескать, чем не пара: свободная, красивая, культурная — не век же бобылем слоняться! — он стискивал зубы и так взглядывал на советчика, что у того отпадала охота продолжать разговор.
Знакомые и друзья недоумевали:
— Не нравится ему Мария Васильевна, да и только! Странный вкус у человека!
Он стал еще более замкнутым и суровым и только в одной охоте находил теперь радость.
Однажды в разливную пору, когда деревья набухли почками, а на взгорьях высохла земля, удался тихий, парной, с туманцем вечер. Ближе к сумеркам Иван Петрович подплыл к Михайловой сторожке, и неторопливо направился к мелколесью — любимому месту Михаила. Здесь была чудесная тяга.
У овражка, между трех осинок, врос в землю весь замшелый широкий пень — на нем, ожидая тяги, он любил сидеть с Михаилом. И теперь, вслушиваясь в бормотание, щелкание и свист дроздов, в переливную трель малиновки, Иван Петрович медленно шагал к пню. За несколько шагов до заветных осинок остановился и замер: на пне сидела Маша.
Напряженно подавшись вперед, она смотрела на него широко раскрытыми глазами. Подчиняясь исходящей от них притягающей силе, ничего не видя, кроме этих больших зовущих глаз, он двинулся к ней. Подойдя, опустился в сырой мох на колени. Он боялся закричать от нахлынувшей безумной радости. Маша была совсем рядом. Прерывисто дыша и плача, она шептала:
— Один ты остался! Один, Ваня, ты! Больше никого. Выгорела я вся в одиночестве. Никого, Ваня…
На этом Иван Петрович закончил свой рассказ.
Отдохнув и пообедав, к вечеру мы отправились через разлив к Михайловой сторожке — слушать тягу.
Челн вела Мария Васильевна — гребла умело и сильно. Несмотря на годы, она была еще очень хороша.
