и облицована зеленым кафелем. В нее-то Брудзкайтис и втолкнул Андрея. Вошел. Прикрыл дверь. «Ком-мандные» остались снаружи.
У Андрея заложило уши. Брудзкайтис подошел к умывальнику и открыл на полную оба крана с холодной и горячей водой. Вода зажурчала и с протяжным свистом, пузырясь, начала втягиваться в сливное отверстие.
Брудзкайтис подтолкнул Андрея к умывальнику:
— Ну что, помочь? Или сам справишься?..
Андрей закрутил оба вентиля.
— Не надо, — выдавил он.
— Вот так-то лучше! Где это тебя так зацепило?
— Не знаю, где-то наверху. Обычный морок.
Брудзкайтис хмыкнул.
— Да, Андрей, мало ты понял о нас…
— О ком?
— Да так. О Палтыше, например. Обо мне. Да и в себе еще, наверное, не разобрался.
— А при чем здесь это?
Андрей стоял, опершись обеими руками на умывальник, и глядел сузившимися глазами на свое отражение в зеркале. Глаза у него были красные, как зад фазана.
— Пойдем лучше, — сказал он. — Там такое творится, а ты мне мораль читаешь! Понял, не понял… Я, может быть, больше твоего понимаю!
Он старался говорить резко, но все у него выходило как-то по-детски.
Брудзкайтис снова хмыкнул.
— Судя по всему, тебе не нравится моральный облик Четвертого. Палтыша, например…
— Ты же его терпеть не можешь!
— Могу, Андрей! Если надо, то — могу!
Андрей замотал головой. В свете представленных обстоятельств этот разговор казался ему ужасным гротеском.
— Он тебе что-то рассказывал? Если так, то…
— У нас работают обычные люди, Андрей. Герои. Хоть и не похожи. Потому и герои, что не похожи, что обычные!
— Я…
Он вспомнил пьяного ухающего «героя», обычного человека, и Брудзкайтис как будто прочитал его мысли.
— Потому что сдаться, опустить руки — легче всего!
Он был, конечно, прав, он был ошеломляюще, уничтожающе прав.
Андрей опустил голову.
— А поволока? — спросил он.
Брудзкайтис посерьезнел еще больше, насколько вообще возможно.
— Понимаешь, Андрей… — сказал он, ему приходилось подбирать самые верные, самые нужные слова. — Я еще и сам не вполне понимаю… Но я твердо убежден, что все беды от неправильного ее использования. Кто-то когда-то употребил ее во вред ближнему, и механизм был запущен, одно наслаивалось на другое, и то, что сейчас происходит — это результат нарушенного равновесия, сумма. В отдельности одна злая воля ничего не дает, но в сумме они породили эту девочку.
Андрей обернулся, и, видимо, лицо у него было совсем осунувшееся.
Брудзкайтис сказал:
— Господи! Так тебе и об этом не сказали?
— О чем?
— О девочке!
— А что, все из-за нее?
— Я же говорю: она только порождение…
— Она здесь?
Брудзкайтис потер переносицу двумя пальцами, глянул на свои наручные часы.
— Черт! — сказал он. — Нет, ее здесь нет. Уже нет. Все выглядит так: вчера вечером, около восьми, здесь шел «Борис Годунов», посреди действия, во время народного бунта, на сцене появилась девочка лет десяти. Одета она была обычно, как одеваются сейчас дети. Она приблизилась к оркестровой яме… А все, понимаешь, решили, что это часть спектакля! Тем более что в массовке тоже участвовало несколько детей. Девочка посмотрела в зал и вытянула вперед руку, вокруг нее сразу же образовался вихрь метров в пять, и в нем, как в гигантской карусели, закрутились огромные куски «черной» поволоки. А затем случился взрыв. Во всяком случае, так это выглядело. Яркая вспышка. Поволока изменила свои свойства, и самым злокачественным образом.
— А что же теперь? — растерянно спросил Андрей, услышанное с трудом укладывалось в голове. — Ведь это же… — его распирало от готовности действовать, что-то предпринимать, исправлять свою вину перед «обычными» героями. — А как же это все убрать?..
Брудзкайтис серьезно, не мигая, смотрел на него.
— Правильно, Андрей, уже лучше, теперь ты понимаешь. Жаль, что тебе раньше не рассказали. Думали, ты еще не готов.
Андрей почувствовал, как уши наливаются жаром. Ему было безумно стыдно и одновременно хорошо от оказанного доверия.
— А может, и правильно, может, и не готов… Был не готов!.. Вот только что же делать?
— Ну, положим, с поволокой мы справимся. Есть у нас такие специальные ловушки. Да-да, кое-что мы умеем. Скоро их подвезут. Будем изучать, препарировать, но дело ведь не только в этом! Дело, Андрей, в твоем мировоззрении, в том, насколько ты готов, в мере твоей убежденности. И не только твоей. Вообще. И только тогда можно что-то изменить! Взять хотя бы «летунов»… Хотя нет, об этом позже.
— Да-да, — сказал Андрей. — А пока — просто действовать! Со всем рвением, отдавая все силы, не опуская рук…
Но Брудзкайтис уже вышел.
Однако ушел он не слишком далеко. В коридоре раздались его зычные команды, и бригада «ком-мандных» загупала говнодавами по трескучему паркету. Бежала она тяжело, с ленцой, как при изнурительном марш-броске. Прыгающие розовые затылки один за другим исчезали в темном коридоре.
Андрей вышел и огляделся.
В театре творился все тот же кавардак. Людей не убавилось, но и не прибавилось. Зато концентрация блюстителей порядка достигла того предела, когда никакого порядка уже быть не может.
Брудзкайтис, который только что был тут, куда-то подевался.
Андрей выбежал на улицу. Она разительно изменилась.
Глава 2
На площади действительно, как и предсказывал Брудзкайтис, стояли грузовики, и в них действительно наблюдались какие-то конусы. Ловушки. Андрей попытался придумать иное, более удачное название, но ничего не придумывалось. Конусы были довольно большие, самое меньшее — метр в диаметре и примерно столько же в высоту. Они умещались по две штуки на платформу. Вокруг грузовиков столпилась разношерстная публика. Публика участвовала во всеобщем процессе разгрузки и состояла из милиционеров-конников, чумазых с головы до ног метростроевцев, рабфаковцев, интеллигентов и каких-то совсем невразумительных особ в штатском. Особенного рвения никто не проявлял, но и ясно было, что проволочек никто не допустит.
К. стоял на подножке ближайшего грузовика и сквозь рупор отпускал в пространство веские замечания по поводу хода работ. Он делился своим мнением со всяческими олухами, рукосуями и просто синкретическими идиотами.
Еще вчера Андрея покоробило бы от такого обращения, но сейчас он испытывал какое-то мрачное, победное удовлетворение. Ему тут же захотелось оказаться среди разгружающих, в самой гуще событий. Он скатился по ступеням и побежал к грузовику, где как раз требовалась помощь — конус там угрожающе кренился, полозья под ним трещали… Когда оставалось всего несколько метров, его правая нога, значительно опережая тело, скользнула вперед, и сухожилия затрещали, как бедра старой проститутки. Андрей громко вскрикнул, зубы его с лязгом сомкнулись. Некоторое время он стоял в нелепейшей позе — с правой рукой откинутой назад, словно солдат, вылезший из окопа с гранатой
