общей, но я постоянно забывал то одно, то другое и однажды чуть птицу не уморил. Мама очень кричала, сестра бесилась, но я все равно забывал, не нарочно, так что в итоге уход за нашим Кешкой полностью перешел к Алине.
Наш спокойный питомец так любил сидеть у кого-нибудь из нас (особенно у мамы и Алины, как самых длинноволосых) на голове и перебирать волосы, или грызть кончики тетрадных листов (нам с сестрой постоянно за это в школе попадает), или охотиться за ручкой, которой в этих самых тетрадках пишешь. А теперь он бьется в истерике от Алины, которая его кормит и поит, и вообще из клетки старается не высовываться.
* * *
Совершенно домашняя птица. Мама раз в день выпускает Кешку полетать, но все окна и даже двери в некоторые помещения у нас надежно закрыты.
Алина, конечно, очень расстроилась — как будто самый верный, бескорыстно любящий ее член нашей семьи оказался предателем.
Впрочем, расстраивалась-то она расстраивалась, только все чаще отлынивала от своих домашних обязанностей, перестала что-либо по дому делать и вообще ложилась на свою кровать и тупо лежала, ничего не делая.
Теперь за Кешкой ухаживала только мама. Я, по идее, тоже, но даже в такой ситуации забота о попугайчике каким-то непостижимым образом вылетала у меня из головы (каламбур).
Животные первыми ощущают изменения, которые не могут уловить люди. Землетрясение, ядовитый газ, опасное поведение — они все считывают гораздо раньше, чем человек. А до нас когда еще дойдет наконец, что надо спасаться.
Наш попугайчик давным-давно все просек. А я только-только сейчас…
Алина-Палашка оттолкнула меня и как ни в чем не бывало отправилась на кухню. Планшет был забыт.
Что мне было делать? Я решил поговорить с мамой. Обогнав сестру, ворвался на кухню и выпалил:
— Мам, она называет себя Палашкой! Говорит не своим голосом.
Мама набросила тряпку на Кешкину клетку и повернулась к вошедшей Алине. Та бросила на нас быстрый взгляд и полезла в холодильник, будто вообще не устраивала мне только что никакого представления.
— Мам, смотри: у нее горизонтальные зрачки, — наклонившись к самому маминому уху, прошептал я.
Мама никак не отреагировала. Просто вообще никак.
— Посмотри же! Разве это нормально?
Поскольку мама опять промолчала, я отодвинулся и заглянул ей в лицо, пытаясь поймать взгляд. Она была очень бледная и напряженная. Все-то она прекрасно видела. Отлично видела и без меня. И очень сильно боялась.
Словно очнувшись, пряча от меня глаза, мама пробормотала невнятно:
— Не выдумывай всякую ерунду. — Отвернулась и, говоря как бы в никуда, ни к кому не обращаясь, придумала причину: — Это все ваши интернеты проклятые. Вообще вам доступ закрыть надо, поговорю с отцом. Только там и сидите, как зомбированные.
Сама-то сериалы свои по интернету смотрит. Но ей же не скажешь…
— А учиться как, мам? У нас почти все задания в электронке, — осторожно напомнил я.
Мама раздраженно передернула плечами и ничего не ответила.
Сестра села за стол. Выглядела она обычно, как всю жизнь, только вид был очень усталый. И лицо у нее симпатичное, на маму похожа. Совсем не эта тонкогубая узкоглазая рожа, будто и не совсем человеческая даже.
Мама сделала глубокий вдох:
— Алиночка…
Сестра что-то промычала, явно не желая поддерживать разговор.
— Ты зачем себя называешь другим именем?
Алина сразу выпрямилась и побледнела (но как обычный человек, по-нормальному):
— Это не я себя так называю.
И одними губами прошептала мне: «Трепло!»
— А ты что делала?
— Ничего я не делала, — через силу прошептала сестра.
Я внимательно смотрел ей в лицо и заметил, как у нее на глаза навернулись слезы. Обычные глаза с обычными зрачками…
— И давно так с тобой?
Тревога в голосе мамы прямо кричала о том, что она давно все сама заметила.
Алина отвернулась и буркнула:
— Не хочу говорить.
Тут на кухню зашел отец, и мы сразу сделали вид, что ничего не произошло. Отец первым делом спросил:
— Чего Кешку прикрыли? У птицы ночь уже?
У него всегда так: когда ты надеешься, что отец обратит на что-то внимание, он будто нарочно это игнорирует и в упор не видит. Не замечает. Если же понадеешься на его равнодушие и невнимание, выйдет все с точностью наоборот. Никогда не мог понять этой его суперспособности.
Мама замялась, посмотрела на нас умоляюще, но и я, и тем более Алина молчали. Впрочем, отец, не дождавшись быстрого ответа, потерял к попугайчику и закрытой клетке всякий интерес, сосредоточившись на еде и новостях в телефоне. Мама поколебалась, но, поскольку отец погрузился в телефон, решила продолжить разговор с Алиной.
— Это голоса какие-то в голове?
— Нет, другое, — буркнула сестра.
Мама вздохнула и попыталась, видимо, свою догадку преподнести в виде шутки, но вышло совсем не смешно:
— Это как будто на тебя порчу наслали, дочка.
— И чего теперь, к священнику идти, что ли, — фыркнула Алина с деланным пренебрежением.
Отец, который до этого молча жевал, уставившись в телефон, и будто бы вообще не слышал наш разговор, что, в общем, было у него в обычае, вдруг поднял голову и посмотрел прямо на меня. Я выдержал взгляд, криво улыбнулся и пожал плечами. Клянусь, я не хотел этого делать. Не знаю, как так вышло. Машинальный, годами отработанный ритуальный жест. Мама с сестрой — отдельно, мы, мужики, — отдельно.
А ведь хотел сказать, что с сестрой правда проблемы, и нешуточные, но вместо этого предал их с мамой. Предал, чтобы заслужить этот отцовский молчаливый взгляд. Вроде мы вместе с ним заодно, не такие истерички, как они.
Я потом только сообразил, что, возможно, отец поверил бы мне, если бы я подтвердил. А так получилось то, что получилось.
— Прекратите это немедленно. Тьфу, слушать противно. — Отец отбросил вилку, будто и приготовленная мамой еда ему опротивела. — Какой, к лешему, священник? Вы со своим бабским суеверием идите к врачу. Пусть вам таблеток, что ли, даст. Обеим причем. Я не шучу. Чтобы завтра же записались и сходили. Я ясно выразился?
Мне было жалко смотреть на маму, которая вся сжалась в комочек, словно уменьшилась в размерах. А на губах сестры, наоборот, зазмеилась тонкая усмешечка. Та самая. Вот сейчас она заговорит, и отец сразу все поймет… Но икотка была очень хитрая и при отце не выступала.
Отец между тем как ни в чем не бывало продолжил есть, подобрал кусочком хлеба остатки в тарелке и поблагодарил маму за вкусный ужин. Для него разговор был окончен, и больше к данной проблеме он
