он стал. Об этом свидетельствуют и некоторые ранние его стихи, например, «Пусть варвары господствуют в столице…», посвящённое Марине Цветаевой. Судя по всему, впоследствии, стараясь избавиться от травмирующих воспоминаний, он невольно вытеснил из памяти и многие связанные с ними обстоятельства. Этот феномен, широко известный в психоаналитической науке, открыт и описан австрийским психиатром Зигмундом Фрейдом.24
Марина Ивановна так и называла его – «забывчивый Павлик». Несмотря на возникшее между ними мгновенное притяжение и добрых два года «пылкой дружбы» (так Антокольский охарактеризовал отношения с М. Цветаевой: «Очень пылкая дружба соединила нас. Имя этой дружбы: поэтическое братство»25), случалось и непонимание. Она с сожалением и даже некоторой иронией сказала о нём в стихах: «…запомнивший лишь то, что – панны польской/ Я именем зовусь»26. И укоряла, что не сберёг «железного кольца», в знак дружбы ею подаренного27. Павел Антокольский носил Маринино «железное кольцо» до середины 1920 года. Сохранился его портрет, написанный Ю. Завадским, с этим кольцом на правом безымянном пальце. Когда Антокольский женился, кольцо распилили на два обручальных. Вскоре половинки сломались и обломки затерялись. В семидесятые годы П. Антокольский показывал друзьям хранившееся у него кольцо, якобы Мариной Ивановной подаренное, но это была выдумка. Подаренное М. Цветаевой – старинное немецкое, чугунное с золотом – он, судя по её воспоминаниям, не сберёг, только признаться – уже в старости – ему в этом было неловко.
Вот как вспоминает те годы сам Антокольский: «Дружа с нею, я понял, что воистину не боги горшки обжигают, что искусство можно делать голыми руками. Я увидел кухню очень одарённого и оригинального поэта и понял, что эта кухня, пожалуй, не лучше моей»28. Лишь спустя годы осознает Павел Григорьевич подлинное величие Марины Цветаевой – и личности, и поэта – и уж тогда казнит себя за легкомыслие, непрозорливость, нелепое мальчишество.
Павлик Антокольский, в те годы актёр и драматург студии Е.Б. Вахтангова, ввёл в студию и Марину Ивановну, познакомил с режиссёром, с друзьями. Несколько студийцев, как и он, стали завсегдатаями её дома. Вместе проводили время, строили творческие планы. Для студии Вахтангова Цветаева написала несколько пьес, ни одна из которых, однако, не была поставлена. К концу двадцатого года её отношения со студийцами практически прервались.
«Внезапно Марина исчезла с московского горизонта, – продолжает Антокольский. – В скором времени мы узнали, что она за рубежом»29. Звучит как-то отстранённо и обезличенно (мы вместо я), словно и не было двухлетней «пылкой дружбы». А Цветаева в своей знаменитой «Повести о Сонечке» подробно описала их прощание. И её рассказу веришь больше, потому что она приводит характерные и реалистичные детали. Он прибежал к ней в день отъезда – 29 апреля 1922 года. «Но я вам всё-таки скажу, я должен сказать (глубокий глоток) – Марина, я бесконечно жалею о каждой минуте этих лет, проведённой не с вами»30. И так и остался на пороге со своим поздним признанием. В дом Марина его не пригласила.
Эту обидную сцену он едва ли забыл – просто о ней писать было неловко. И конечно, не забыл их диалога (тоже приведённого в повести):
– Павлик, времени уже нет, только одно: если вы меня когда-нибудь хоть чу-точку! – любили, разыщите мне мою Сонечку Голлидэй.
Он сдавленным оскорблением голосом:
– Обещаю.
Вот это «Обещаю» и угрызения совести, что тогда, в двадцатом, увлекшись своими новыми театральными планами и постановками, студийцы-вахтанговцы (и он в их числе!) оставили её, и привело Антокольского к Марине снова через шесть лет.31
Злого умысла в поступке студийцев, скорее всего, не было. Просто время наступило крайне тяжёлое: шла Гражданская война. В стране разруха. Надо было выживать. На встречи с друзьями не хватало сил. Вот как описывает те годы Антокольский: «…я беден, почти нищ, голоден. У меня молодая жена. Она даёт уроки пластики. Ей не во что обуться. Скоро выясняется, что она ждёт ребёнка. Родится дочка, крохотный заморыш. <…> Нужны пайки, пайки! Я одновременно преподаю в Воинской части на Разгуляе и в Детдоме на Пречистенке сценическое искусство, в каком-то госпитале – рисую плакаты, ещё где-то учу ребят писать стихи, репетирую во II Студии МХТ, а по вечерам шляюсь в Кафе Поэтов. Это начало зимы и весна 1921 года. Бедная дочка наша плачет день и ночь…»32
Они увиделись с Мариной снова в 1928 году. Он приехал в Париж на гастроли с театром Вахтангова. «Мне была суждена ещё одна встреча с нею – на чужбине, на жизненном перепутье, встреча случайная и короткая»33. Он пишет «случайная», но это неверно. Гастроли шли в знаменитом театре Одеон в центре Парижа, а Цветаева с семьёй жила в Медоне, пригороде, расположенном в девяти километрах. Оказаться там «случайно» невозможно: нужно знать, куда и зачем едешь. Даже в рукописи, хранившейся дома в единственном экземпляре и не предназначавшейся для печати, Антокольский утаил, что сам разыскал Марину, узнав её адрес, скорее всего, от Анастасии Цветаевой, за год до этого навещавшей сестру, – боялся, как бы не припомнили ему власти дружбу с «контрреволюционеркой», встречи с «белой эмигранткой». И не за то сажали в стране процветавшего социализма.
Им было что сказать друг другу. Они провели вместе день. Марина подарила ему свою недавно вышедшую книгу стихов «После России». В дарственной надписи есть строка на немецком языке, перевод которой выглядит так: «Прошлое ещё предстоит». Значит, по-доброму вспоминала их дружбу, их диалоги в Борисоглебском, в самом центре «советской – якобинской – Маратовой Москвы»34, – диалоги, в которых ОНИ «правили миром»35. То, что немецкий был её вторым родным языком, усиливало смысл слов: Марина предсказывала встречу в будущем.
Но прошлое не повторилось. В 1939 она вернулась в Россию – в катастрофу, где будущего у неё не было.
Выжившие в катастрофе неизбежно чувствуют вину перед погибшими, это хорошо известный научный факт. Более тысячи ссылок по теме «вина выжившего» можно найти только в русском интернете. Но у Антокольского была ещё одна причина. Судьба подарила ему «поэтическое братство» – совсем как Пушкину, чьей поэзией и великими дружбами он восхищался. Вот и ему в юности такая дружба досталась, а он её не сберёг. И потом многие годы – уже после смерти Марины – как умел потерю возмещал.
Павел Григорьевич Антокольский – один из тех, кто участвовал в восстановлении имени Цветаевой в русской литературе36. На любую просьбу Ариадны Сергеевны, даже не просьбу,
