сида, обернулась ветром и взмыла вверх…
Следующей ночью Ойсин Кумал предстал перед Хозяином Холмов.
— Король Нуад, я благодарен тебе за гостеприимство. Прекрасны ваши песни, сладко вино, но тоска по дому точит сердце. Отпусти меня.
Сид кивнул.
— Мне понравились твои песни, скальд, в них печаль и радость переплетены крепкой нитью, а мгновенье любви бесконечно. Я отпускаю тебя с миром. Холмы не будут держать и звать обратно, но скажи, что бы ты хотел от меня в дар?
— Ничего мне не нужно, ведь я и так уношу с собой память о дивном народе. Теперь я смогу петь о твоих героях и прекрасных девах. Дарить людям сказки Холмов.
— Что ж, мне нравится твой ответ скальд. — Глаза Нуада полыхнули серебром. — Тогда вот тебе мой дар. Я наделяю тебя силой гальдра[1]. Иди и пой свои баллады. Пусть люди видят холмы твоими глазами.
Фений поклонился. Сиды загомонили, наперебой поздравляя счастливчика. Редко кому удавалось получить благосклонность Хозяина Холмов.
— Станцуешь со мной напоследок? — прозвенел ручьем голос Ападев.
— С удовольствием. — Ойсин широко улыбаясь, взял сиду за руку, но улыбка стекла с его лица, лишь взгляд коснулся ее запястья. — Что это у тебя? — голос от волнения охрип.
Ападев перевела взгляд с побледневшего лица фения на свою руку.
— Браслет. Мои воды принесли. Я очистила его от печалей и горечи утрат. Теперь он сверкает, как и прежде.
— Это ж, сколько времени должно пройти, что б он попал к тебе, Ападев? — Голос скальда дрогнул: — Скажи, сколько ночей я провел под Холмом?
— Пятая подходит к концу, Ойсин Кумал.
— Всего лишь пять… — Фений опустил голову. Ему показалось, что зал затих. Легкие обожгло. Новый вдох дался с трудом. — Целых пять... Что ж теперь я знаю срок женской верности.
V
Солнце мягко огладило лицо Ойсина. Фений сощурился, привыкая к свету, перекинул за спину лютню и направился по едва заметной тропе. Он не торопился домой, позволяя дороге самой определить судьбу, и та, не долго думая, вела его прочь из леса. Не успел обрадоваться Ойсин, как полоснуло тревогой. Он нырнул с тропы под сень деревьев и вынул из ножен короткий меч. Лес молчал. Но тишина эта не была магической. Вот хрустнула ветка. Еще одна, раздалось невнятное ругательство. Ойсин, осторожно ступая, пошел на звук. Подкрался к самому краю и увидел трех наемников, волочащих за пепельные волосы связанную Блодвейт.
— Не брыкайся ведьма, дай нам сделать свою работу и прогулять то золото, что за нее заплатили.
— Эй, а может, развлечемся напоследок, только за руки подвесим, чтоб не лапала. Я не хочу всю жизнь слюни пускать на ее тощие прелести.
— Хорошенько подумай, — огрызнулась сида и растянула пересохшие губы в хищной улыбке, отчего треснула тонкая кожа, являя рубиновую кровь, — ведь той жизни осталось совсем немного.
Наемник отпрянул и схватился за железное кресало.
— Лжешь ведьма!
— Не лжет. — Ойсин вышел из-за дерева. — Слово фения, кто уйдет сейчас, останется жив.
Наемники подобрались. Старший судорожно пытался сообразить, как быть. О фениях Ирина он слышал много. Трое, может быть, с ним справятся, но одному нужно сторожить ведьму, не то сбежит дивная и договору конец. Ищи ее потом. Наконец он принял решение. Ударил сиду в висок. Ойсин дернулся вперед, наемники попытались окружить его. Фений с недовольством отметил, что воины действуют слажено, а значит, придется туго. Он молниеносно отклонился влево, враг, что пытался достать его со спины, потерял равновесие и встретил меч Ойсина, раньше, чем успел осознать, что произошло. Наемник стал оседать, и доли секунды, пока его товарищи осознавали произошедшее, спасли фению жизнь. Удар второго бойца опоздал. Распорол рукав, едва задев руку. Ойсин в пылу схватки и не заметил это, вошел клинком в мягкий живот наемника, обрывая еще одну жизнь. Третий, осознав, что за несколько ударов сердца потерял двух товарищей, кинулся бежать. Ойсин не привык бросать своих слов на ветер. Настиг беглеца в два прыжка и вонзил меч в спину.
— Удел труса – умереть, не взглянув смерти в глаза, — презрительно произнес он, вытирая клинок о рубаху наемника. Затем подошел к сиде и помог ей прийти в себя. Развязал затекшие руки, протянул флягу с водой.
— Что, иногда добыча становится охотником, а дивная госпожа? Не подействовали на них твои чары? – Фений дернул щекой.
— Моя магия, все так же со мной. Но я лучше умру, чем снова воспользуюсь ей. Твои слова ранили меня. Но только правда может быть достаточно острой, чтобы пробить броню и достать до самого сердца. Я не хочу больше внушать любовь. Я хочу дарить ее. Вы люди иные. Ваш век короток, вы живете каждую свою жизнь, как последнюю. Ярко, самозабвенно, без полутонов. Все эти годы моя магия казалась мне даром, но сейчас я вижу в ней лишь свое проклятье. Не может быть любви через принуждение. Ты прав, скальд, я калека. Но не потому, что у меня нет сердца или оно не умеет любить, а потому что я не смогу коснуться любимого человека. — Блодвейт закрыла лицо руками и расплакалась.
Ойсин аккуратно заправил пепельную прядь за тонкое девичье ухо. Слезы сиды тронули его сердце. Ойсин знал, что от них теперь не спасет ни щит, ни броня.
— Не плачь, не замутняй слезами сиянье глаз. Пошли, я провожу тебя к отцу.
Блодвейт поднялась, опустила голову и пошла впереди фения. Но там, где ступала сида, трава бурела и усыхала.
Скальд шел за ней и тяжелы были его мысли. Слишком много невыполненных клятв висело на нем, и эти клятвы рвали его на части. Он обещал своему королю быть честным и храбрым. Он дал слово Дерине, что вернется и должен сдержать его, хоть лишь для того, чтобы посмотреть ей в глаза. Он говорил старухе на окраине торфяных болот, что покончит с магией Блодвейт. Но как быть, если дочь Хозяина Холмов не чудище, которым он ее представлял. Но кем она станет, не получив желаемого. Что это сейчас было? Рождение чувств или прихоть капризной девчонки, привыкшей добиваться своего? Куда как проще было фению, задержись он в лесу или позволь наемникам завершить начатое…
VI
Дорога в этот раз петляла, не хотела ровно стелиться, кидала под ноги корни деревьев.
— Это ты
