Он принялся рассказывать о себе. О сотрудничестве с активистами из «Пути к свободе»[5]в Джорджии и Миссисипи.
— Негры — самый маргинализованный контингент Америки, — сказал он, — и они противостоят самому могущественному контингенту — белым заправилам.
В шутливом тоне он поведал о том, как его поколотил капитан полиции в Джексоне. Упомянул — с подобающей скромностью, разумеется, — о недавнем предложении преподобного Мартина Лютера Кинга стать членом его юридической команды. Показал Одри листок с переписанным от руки изречением судьи Оливера Венделла Холмса:[6]«Если жизнь — это движение и страсть, то всякий человек обязан участвовать в движениях и разделять страсти своего времени, в противном случае его жизнь нельзя будет счесть прожитой достойно».
— Я всегда ношу это с собой, — сказал Джоел. — Чтобы не забывать.
Одри кивала, стараясь скрыть нарастающую тревогу. Она понятия не имела, кто такой Оливер Венделл Холмс и что означает слово «маргинализованный». И среди ее знакомых не было ни одного негра.
Джоел поглядывал на нее с легкой растерянностью и раздражением. Почему она никак не реагирует? Почему не выразит восхищения его доблестными подвигами или не удивится вслух, с чего вдруг человек, обладающий столь внушительными достижениями, проявляет к ней внимание?
— А теперь поговорим о вас, — предложил он, когда ему пришло в голову, что, возможно, в биографии Одри имеются некие выдающиеся факты, которыми и объясняется ее сдержанность.
Рассказывала она не слишком охотно — в отличие от Джоела, Одри не привыкла рассматривать себя в качестве темы для беседы, — но, несомненно, строго придерживалась фактов. Ее отец с матерью родом из Польши. (Раньше фамилия у них была Гольцман.) Выросла она в Хэкни, на окраине Лондона, и у нее есть старшая сестра. Отец был портным, но оставил работу, потому что у него больное сердце. В школе она училась до шестнадцати лет. А сейчас работает машинисткой в торговой фирме в Кэмден-тауне.
— Выходит, мы оба — работяги, — улыбнулся Джоел. — Не то что эти детишки на вчерашней вечеринке.
Все, как он и думал: нет в ней ничего выдающегося. Впрочем, ощущение собственной значительности у женщины, не подкрепленное ни положением в обществе, ни деньгами, — чудо сродни левитации. И теперь ему не терпелось выяснить, в чем тут фокус, а затем поставить точку. Девушка, которая всегда с тобой на равных, — в перспективе это несколько утомительно.
Родители Одри жили на первом этаже небольшого и неказистого дома сразу за главной улицей Чертси. От дождя красный кирпич приобрел мрачный коричневый оттенок. Когда дверь в квартиру распахнулась, изнутри крепко пахнуло несвежей едой. На пороге стояла седая и невероятно толстая женщина. Домашний халат в цветочек едва не трещал на ее огромной бесформенной груди, распухшие ноги нависали над тапками, словно тесто, сбежавшее из кастрюли. Одри что-то быстро сказала ей по-польски. Через секунду-две лицо женщины озарилось пониманием и она протянула Джоелу пухлую руку.
— Прошу, — сказала она с густым польским акцентом. — Добро пожаловать.
Улыбка, пронизанная грустью, произвела на ее лице действие, подобно камню, брошенному в воду: на коже образовались дрожащие складки, подбородки умножились. И лишь войдя в сырую квартиру, Джоел сообразил, что эта женщина — мать Одри.
В прихожей открылась другая дверь, и гостя втолкнули в крошечную, заставленную безделушками комнату, где перед электронагревателем сидел, сгорбившись, пожилой мужчина. В комнате было очень жарко. Одри с матерью заговорили со стариком по-польски, перебивая друг друга. Слушая их, мужчина внимательно изучал Джоела. Потом улыбнулся так же грустно, как его жена, и встал, чтобы поздороваться.
Мистер Говард был настолько же худым и сморщенным, насколько его жена была толстой и расплывшейся. В крепком рукопожатии молодого человека его пальцы захрустели, словно куриные косточки. С Джоела сняли плащ, а с шаткого кресла, покрытого чехлом, согнали кошку. Одри и миссис Говард отправились заваривать чай.
— И как вам в Англии? Нравится? — поинтересовался мистер Говард, когда Джоел опустился в кресло.
— О да, очень, — заверил его Джоел.
Окно комнаты, где они сидели, выходило на улицу, и Джоелу приходилось напрягать слух: снаружи играли дети, проезжали машины, а мистер Говард говорил очень тихо. Время от времени на тюлевую штору падала тень прохожего, заставляя гостя вздрагивать.
— Но возможности для бизнеса здесь не так хороши, как в Америке? — Лицо мистера Говарда со впалыми щеками и слезящимися глазами сошло бы за символ несчастья в картах Таро.
— Думаю, нет, — после паузы ответил Джоел.
— Америка — лучшее место для бизнеса, — вздохнул мистер Говард. — Начни я жизнь сначала, уехал бы в Америку. Но сейчас уже слишком поздно.
Он смотрел на гостя, словно запрещая оспаривать этот печальный вывод. Джоел кивнул. Ему становилось не по себе от жары и убожества обстановки. Кресло, на котором он сидел, пропахло кошачьей мочой. Свитер мистера Говарда пестрел жирными пятнами. Если над этим домом и нависла беда, недостаток средств тут ни при чем, размышлял Джоел. В конце концов, чистота ничего не стоит. Его родители, какими бы бедными они ни были, всегда содержали дом в идеальном порядке. Мать до сих пор кипятила подголовные салфетки для кресел перед приходом гостей. Нет, здесь, у Говардов, грязь и захламленность свидетельствовали о безволии, нравственном упадке своего рода.
— Я очень благодарен вам за гостеприимство, ведь я нарушил ваш воскресный отдых, — сказал Джоел; в ответ мистер Говард лишь махнул рукой.
— Сколько вы платите рабочим? Какова средняя заработная плата в Америке? — расспрашивал он.
Джоел догадался, что хозяин пребывает в заблуждении относительно профессии гостя и принимает его за бизнесмена. Исправлять ошибку Джоел не стал. Ему не хотелось подводить Одри, сказавшую родителям то, что сочла нужным. И в любом случае, настаивать на истине казалось излишним педантизмом, ведь мистер Говард явно тешился этой ложью. Вспомнив о своем статусе бывалого путешественника, Джоел решил с честью выдержать испытание, выступив в обличье предпринимателя.
Вскоре вернулись Одри с матерью и накрыли на стол. Одри разливала чай, миссис Говард угощала пирожными и сияла, наблюдая, как Джоел ест. Мистер Говард что-то сказал дочери.
— Он говорит, вы очень умный, — перевела Одри.
Растроганный добрым отношением отца и хлопотливостью матери, Джоел превзошел сам себя. Он восхищался чайным сервизом миссис Говард и с преувеличенным интересом внимал рассказу о происхождении этой посуды. Чуть наморщив лоб, выслушал жалобы мистера Говарда на проблемы с сердцем. Рассказал несколько забавных случаев, приключившихся с ним в Англии, и шутливо посетовал на ужасную погоду. Мистер и миссис Говард улыбались как умели, горестно и несмело, и говорили Одри — все похвалы передавались через нее, — что мистеру Джоелу прямая дорога на сцену.
