два четвертных радужных билета, что маманя на похороны свои берегла. Ну да ладно, наука того стоила, хотя мать до самой смерти, уже в большом купеческом доме, корила сына за излишнюю доверчивость.
Гадить, а именно так Аркадий для себя обзывал это занятие, у себя в родном городке лодочник, теперь уж бывший, не стал. Поехал в губернский город Саратов, применил навыки в гостинице «Империал», да так успешно, что сразу разбогател более чем на тысячу.
Пошуровал немного, шальные деньги ударили в голову, пропил и проелдал с мамзельками рублей триста, и отчалил в Нижний, потом в Пензу, после в Саранск… Ну, да гастроль была длинная…
Несколько раз бывал, как говорят шулера, «на грани фола», но ничего, провинциальная внешность и волжский простоватый говорок располагали и усыпляли бдительность. В Астрахани еле ноги унес от «коллег», которые чуть не поставили его на нож, но Матушка-владычица сохранила его грешную жизнь. И понял Аркадий, что все, хватит.
Вырученных денег собралось довольно для обзаведения своим делом – первой лавкой колониальных товаров. Такую Аркадий видел в Саратове, там были кофеи-чаи – индийские, цейлонские и китайские, перец, корица, кардамон, сахары всевозможные, белые и коричневые, сласти восточные и прочее – очень ему понравилось. Вот с этой самой первой лавки и пошло его процветание.
Женился, остепенился, родили они с супружницей дочку Настю, построили красивый большой дом с электричеством, водопроводом и заграничным нужником, в общем, зажили.
Жену, правда, вскоре Триандафилов схоронил, после родов она хворала, а через два года преставилась. Жениться более он не стал, жил бобылем, отдавая весь час торговому делу. С работниками Аркадий Иванович был крут, но, по его собственному мнению, вполне справедлив. Бил только за дело, а платил хорошо, больше, чем другие хозяева за такую же работу.
– Извините покорнейше, Аркадий Иванович, не соблаговолите ли ответить мне на вопросик-другой по сути ведомого мною следствия? – нашелся спросить Ордынцев.
– А чего, валяй. Мне не жалко, – махнул купец рукой.
– Не знаете ли Вы, с кем в компании мог пойти в «Венецию» Ваш работник Матвеев?
– А пес его знает. У него друзьяков есть несколько, а так, кто ему нальет, тот уже и друг. А сам наливать Сидор не спешил, нет… Экономил. Вот и наэкономился. А вот позавчера я его видал в этаком кураже, даже удивился. Сдается мне, что с Володькой Быковым они вместе из лавки выходили, а может я и обшибаюсь.
– Спаси Бог Вас, Аркадий Иванович, Вы мне крепко помогли.
– Да че уж там… Давай, бывай, если чего надо, то не стесняйся, заходи прямо в дом, доложишь человеку, что мол чиновник из полиции, пропустят – я упрежу.
IV
3 мая. Похороны и поминки
На следующий день были назначены похороны несчастных. В городке, где все друг дружку знали, настроение было траурным. Народу собралось много: соседи, сослуживцы, друзья-приятели и просто зеваки.
Николай тоже пошел, «из оперативного интересу», как объяснил он начальству, да и просто из любопытства. Бамута и Джамала похоронили два дня назад по магометанскому обычаю татары, остальных поделили так: Кипрея и Проню – за городской кошт на участке для неимущих, Солдатова – за счет купца Зейферта, на заводе которого он трудился, а расходы на погребение обоих приказчиков и цыгана Паши взял на себя купец второй гильдии Триандафилов, о чем было пропечатано объявление в «Волгском листке». Филипповы, однако, от помощи отказались, что чуть не привело к скандалу, дело с трудом удалось замять.
Процессия торжественно и медленно прошла по притихшим солнечным улицам, кони в султанах глухо топали по брусчатке, было очень тихо. Гора, нависшая над городом, всей своей вечною огромностью как бы говорила – все пройдет, и счастье, и горе, а я так и буду возвышаться над берегом Волги, и другие люди, иные поколения будут смотреть на меня и думать о том же, о чем вы сейчас.
На старом кладбище, где ветви смыкались над дорогой наподобие свода, процессию приветствовал юродивый Прошка, живущий весь год в своей хибарке на погосте. Многие люди протянули ему булки, конфеты и калачики, взятые специально для него, и Прошка благодарил их своей беззубой и бессмысленной улыбкой. Посетители кладбища верили, что, угощая его, приближаются к блаженству грядущего века.
Настоятель Крестовоздвиженской церкви протоиерей отец Стефан Каверзнев, известный своим праведным поведением, отслужил молебен, и при словах «и прости грехи вольныя и невольныя…» у многих на глаза навернулись слезы.
Обратила в очередной раз внимание на себя учительница женской гимназии Роза Штрамбуль, – когда все бросали горсти земли, она швырнула в разверстую пасть могилы Паши Милевского красную розу.
После похорон Филипповы, опять же, пригласили гостей на свои, отдельные поминки, не желая, очевидно, причащаться к оплаченному Триандафиловым богатому поминальному обеду со стерляжьей ухой и печеным бараном, так что публика разделилась: самые преданные и добрые приятели Петьки пошли к ним на небогатое угощение, большинство же – в ресторан «Парадиз».
Николай пришел в некоторое замешательство: куда же ему идти? Но, рассудив здраво, пришел к поистине Соломонову решению: он побывает и тут, и там – служебное положение дает ему такое право.
У Филипповых он сразу увидел Володьку Быкова. Голодный блеск карих глаз выдавал его похмельное состояние. К тому же, он был голоден и в самом буквальном смысле. Первые три рюмки выпили молча, Николай с расспросами не лез, и только когда заговорили, оживленно перебивая друг друга, как это водится на поминках, он, не спеша, подошел к объекту своего интереса.
– Послушайте, Владимир, не знаю, как по-батюшке…
– Лукич я. Да ладно, называйте меня просто Вовой. Из полиции что-ль?
– Некоторым образом…
– Ну, спрашивайте-с. Я готов-с.
– Вспомните, пожалуйста, что вы видели, или слышали в «Венеции» тем несчастливым вечером.
– Все видел! Все слышал! Но ничего не помню. Крепко был выпимши-с. Отшибло память мне начисто-с! Как пришел – помню, как пили – помню, а как домой добрался – хоть убейте-с! А ведь мог уснуть за столом, или под оным, скажем. Верно говорят – пьяного Бог бережет-с!
Быков щедро сдабривал речь словоерсом, Коле это мешало, но он терпел.
– А может, вспомните когда? – с надеждой в голосе спросил Ордынцев.
– А может и вспомню, но сумлеваюсь очинно. Но, ежели чего-с, то сразу и всенепременно-с!
Оценив вероятность такого события, как весьма низкую, Ордынцев тепло попрощался с убитыми горем родителями Пети, и направился в «Парадиз», ресторан, принадлежащий купцу Триандафилову. Добрался он туда через час примерно, и застал поминки в той стадии, когда, выпив первые рюмок пять-шесть натощак, гости
