— Прямо сейчас, не отходя от кассы, как говорится, я отдам все, что у меня в рюкзаке, а если договор продлится после нового года, то еще.
— Согласен, — говорит он и жмет мне руку.
Получилось. Это хорошо. Это убедительная победа жизненного уклада охотников и собирателей. Убитый ножом лось обменивается на молоко и другие потребительские товары. Подлинный прорыв.
Может, мир все-таки спасется.
В магазине я, надо ж такому случиться, встречаю свою жену.
Обычно в это время она на работе, но не сегодня, вижу я. Знать, у нее на то свои причины.
— Привет, — говорю я.
— Ну у тебя и видок, — говорит она.
Избегая резкостей, можно сказать, что жена относится к моему переселению в лес с недоумением. Складывается впечатление, что ей этот образ жизни не до конца понятен. Я не виню ее. Я сам мало что понимаю во всей этой истории. Мой отец только умер, мы с мамой и сестрами приводили в порядок бумаги. Было начало весны. Я катался в лесу на велосипеде, после долгой зимы это ни с чем не сравнимое удовольствие. Хотя я, естественно, езжу на велосипеде круглый год. На работу и с работы. Я — велосипедист. Велосипедист прежде всего. Меня не пугает ни погода, ни обстановка на дороге. Зимой я надеваю на колеса шипы. И у меня есть шлем. Велосипедные перчатки. Специальные брюки и куртки. Бортовой компьютер. Фонарь. За год я проезжаю четыре тысячи километров. Попутно на общественных началах не ленюсь отламывать дворники с невежливых машин. Могу садануть им по корпусу. Или в боковое стекло. Ору так, что теряю голос, и не пугаюсь, если водитель останавливается и идет на меня. Не снижая тона, я доказываю свою точку зрения, разбиваю наголову его претензии и отстаиваю свои права велосипедиста. И ведь я добираюсь до места очень быстро. Гораздо быстрее машин. Самая большая для меня отрада — пробки по утрам. Возьмем для примера путь по Согнсвейен вниз, через Адамстюен и далее по Терезесгатен и Пилестредет. Здесь скапливается масса машин и обязательно несколько трамваев. Они останавливаются посреди Терезесгатен, а поскольку почти всегда есть еще и встречный поток, машинам приходится ждать, и тут я вылетаю на тротуар, прижимаюсь сильно вправо, объезжаю пассажиров, которые входят и выходят из трамвая, и успеваю соскочить на мостовую метрах в четырех-пяти впереди трамвая задолго до того, как он тронется. Тротуар как раз в этом месте немного выше обычного и слегка скошен вверх, так что я группируюсь, прыгаю и приземляюсь на оба колеса точно между рельсов. Это непростой трюк, но я не делаю из него вселенской премьеры. Кто видел, тот видел. Возможно, кого-то это зрелище побудит завести себе велосипед. Мысль об этом уже достаточная награда. Воодушевленный ею, я продолжаю путь к следующему препятствию, круговому повороту на Бишлете, где я тоже применяю до блеска отточенную методику, правда, она вызывает известное недовольство профессиональных шоферов и несколько противоречит правилам. Но, становясь велосипедистом, человек поневоле становится комбатантом. Он вынужден вести жизнь партизана и посягать на сложившуюся систему передвижения, все более и более приобретающую вид езды на автомобиле, причем даже в случае здоровых и крепких людей. Велосипедистов третируют, мы — не имеющее голоса меньшинство, чей ареал обитания каждодневно ужимают, вытесняя нас в не приспособленные для нашего быта места, нам не позволяют говорить на нашем языке, нас сживают под землю. Но берегитесь, ибо несправедливость вопиюща и злость и агрессия копятся в велосипедистах, потом не удивляйтесь, если в один прекрасный день, когда не-велосипедисты разжиреют так, что перестанут помещаться за рулем, мы, велосипедисты, перейдем в наступление и церемониться не будем.
Я велосипедист. Кроме того, я муж, отец, сын и лицо с постоянным источником дохода. И домовладелец. И еще разное. Человек, он много кто.
Да, так значит, я ехал на велосипеде. По лесу, весной. И упал. Навернулся капитально. Как известно, в лесу иногда разгоняешься. А ехать узко. Я свернул с тропы и стал по вересковой целине спускаться к такому маленькому вроде склону. И вдруг переднее колесо заклинило между двух камней, я перелетел через велосипед, ударился бедром о корень, и вдобавок велосипед стукнул меня по лбу. Сперва я лежал. Было чертовски больно. Я не мог пошевелиться. Просто лежал, как бревно, и глядел вверх, на ветки, они тихо колыхались на слабом ветру. Впервые за несколько лет кругом была совершенная тишина. Когда первая боль прошла, я испытал блаженное умиротворение. Был только лес. Привычная мешанина из разнокалиберных мыслей, чувств, планов и обязательств не мутила голову. Внезапно все превратилось просто в лес. И в мозгу не звучала ни одна из этих доводящих до исступления детских песенок. Обычно они привязываются ко мне намертво. Песенки из мультиков, которые мой сын и его приятели смотрят на видике или DVD. Песни-прилипучки, специально для того цинично сварганенные. Для моей центральной нервной системы они бремя непосильное. К тому моменту, когда я сверзился с велосипеда, я уже несколько месяцев слышал их постоянно. Они мучили меня всю зиму. Я работал, отдыхал, хоронил отца под неумолчные песенки. И уже подумывал обратиться за профессиональной помощью. Возьмем хотя бы Пингу. Это видеопингвин немецкого производства, которого обожает мой сын. Баа, баа, бабаба, баа, баа, бабаба, баба, баба, баба, баба, баба, баба, бааа, ба, ба, баа, БАААА! Песенка могла крутиться в голове сутками. А я тем временем принимал душ, завтракал, ехал на велосипеде на работу, проводил совещания, возвращался домой, заезжал в магазин, в детский сад, и так далее и тому подобное. Пингу с утра до вечера. А в другие дни это бывал Строитель Боб. О Господи. Строитель Боб, вы за это возьметесь? Конечно возьмусь! Бэм, Бэм, бэмбэмбэм, БЭЭМ! Или Телепузики. Ужас. Эти, прошу прощения за слово, тошнотворные якобы игрушки, созданные, как утверждается, британскими психологами специально для того, чтобы удовлетворять непостижимые и загадочные нужды, а также любопытство маленьких детей. На двухлетках этот адский замысел срабатывает безотказно, но куда деваться таким, как я, кому больше двух лет? Тинки-Винки! Ла-Ла! Дипси! По! Телепузики! Телепузики! Скажи При-вет! У меня возникает одно, но сильное желание — спустить всю компанию в измельчатель отходов. А паровозик Томас? Этот, может, и не так ужасен. Первые раз пятьдесят-шестьдесят. Бодро пыхтя «Туту-ту-тутуту-туту, ту-тут-тутуту, тутутуту-ту» (и так далее), он разъезжает по педантично воссозданной из коллекционной железной дороги стране, слегка напоминающей Англию, хотя всем детям известно, что на самом деле маленький паровозик Томас, счастливый и довольный, носится по острову Судур, где у него есть вагончики Анни и Кларабель, коллеги-локомотивы Перси, Тоби и Джеймс или как их там, а также вертолет Харальд, автобус Берти, бульдозер Терренс и главный контролер мистер Фуражка, как мы называем его дома, от похвалы которого не ускользнет ни одно доброе дело, совершенное его паровозами, а они только тем в основном и заняты. Вот ведь какой ты незаменимый, маленький локомотив Томас, может он, к примеру, сказать, хотя бывает и крут, как в тот раз, когда большие локомотивы загордились и отказались сами таскать свои вагоны. Только с мистером Фуражкой такие номера не проходят, не на того напали.
