и также не убил. Значит, и он умный? Как-то не верится, что бомбы тоже разум имеют, – не унималась детвора.
– Имеют, если над ними есть благословение Господнее…
– А я в погребе твою молитву говорила,– громко, крича старушке в ухо, похвасталась малышка.
– Умница ты моя. Вот вас Бог и сберег, чтобы мы встретились…
*
Старушка умерла на следующий год. Попросила конфету, закрыла глаза, да так тихонько и отошла в мир иной. Ей исполнилось тогда девяносто пять лет. Дома, кроме старшего правнука, никого не было. Все ушли в церковь: был первый день Пасхи. В ночь накануне шла сильная гроза. Прабабушка молилась, считая её знамением.
Крестилась молния кривой рукой. Мигал светильник затаённый.
От вспышек жмурился ночной покой. Очнулся ливнем напоённый.
Бог опрокинул чашу из небес. Принёс зарю и омовенье.
Он точно знал: Христос Воскрес для радости и пробужденья!
Румянец хлеба – Солнца каравай, подаренный зарёй от Бога,-
Он вечен Светом, силой, так и знай: то Вера наша и подмога!
Эти прекрасные религиозные порывы остались с Клавдией на всю жизнь. И горько ей от того, что люди относятся сейчас к вере легковесно, лукаво, как к модному явлению, не вникая в его суть.
Мы любим Лики, а не Суть.
И молимся пред ними вожделенно.
Из Храма выйдя, продолжаем путь, –
По-прежнему идем дорогой ленно.
Не разбирая, где Добро, где зло.
И путаем одно с другим довольно часто.
Хотим, чтоб в жизни нашей повезло,
Чтобы удача нам служила ежечасно.
От Сути той, что в Ликах светит,
Отходим мы все дальше в мир теней.
Ответов ждем от тех, кто не ответит,
Кто жизнь твою не сделает полней.
Хотим прожить, как можно дольше!
Но… не умеем дорожить
Той Сутью Ликов, что спасает больше,
И наставляет, как пристало жить.
Не в долголетье, не в достатке
Та Суть с Небес заключена.
Отдаться Свету без остатка, –
С ним Суть навек обручена!
III
До ее слуха донесся поворот ключа в замке входной двери. «Андрюха идет. Что-то рано сегодня»,– пронеслось в голове.
Женщина поспешила навстречу сыну.
Погода не радовала, было холодновато. Ветер сипло стучался в окна, словно был простужен сыростью и дождём. В открытую Андреем дверь на Клавдию пахнуло этим погодным хулиганством.
– Скорее входи, сынок, не то сквозняк будет. У меня на кухне окно открыто.
На пороге появился Андрей в куртке нараспашку, без головного убора, весь какой-то взъерошенный, по-мальчишески разрумянившийся и улыбающийся.
– Все, мать, написал заявление об уходе. Задерживать не станут.
Заменить меня есть кем. Ты же Алеху Скворцова знаешь? Вот он и согласился быть инженером по технике безопасности в цехе. Завтра получу расчет, и можно собираться в дорогу.
– Ой, сына, не знаю, не к добру эта спешка. И чего тебе здесь не сидится? Многие мечтают жить в Одессе. А ты уезжаешь. Да еще куда? На кулички. В Сибирь. И где только на нашу голову взялся этот Дима? Сам мать оставил и тебя подбил.
– Да не в Диме-то дело. Сама знаешь. Катя здесь. Не могу просто так взять и забыть. Иногда зубы сцеплю, сдерживаю себя, чтобы не позвонить, хотя и знаю, что семья у нее, муж.
– Не стоит она твоей любви, Андрюша. Не успел в армию уйти, как тут же замуж за стоматолога своего выскочила. Небось, давно с ним встречалась, а тебе только голову морочила.
– «Небось» говоришь? «Неба ось» получается. Небось, так было, будет, так и состоится, и Неба Ось останется крутиться вокруг Добра и Света, чтоб во временнУю Лету не канули они…». Где-то читал в интернете. Запомнилось.
Продолжил:
– Живем мы в этой жизни на "авось"?! Подумать можно: плохо это? На самом деле нам пришлось использовать отцов заветы. Ведь это важно: Ось найти, чтобы вокруг нее всё завертелось, как надобно… А как оно надобно? Кто знает?
– Мать, все понимаю. Но…вот и есть это «но», которое занозой в сердце сидит. Поеду к Диме. Тем более, – зовет. Он же там в начальниках ходит. Должность есть, зарплату хорошую обещает. Буду тебе денежку высылать. А не понравится,– домой. Мы же птицы вольные.
Строить дальше прогнозы ему не хотелось. Слишком хорошо было на душе.
Андрей разделся, снял ботинки, автоматически сунул ноги в стоявшие возле вешалки мягкие тапки, на ходу обнял мать, поцеловал в щечку и направился, было, на кухню.
– Ты куда, шкодник? А руки мыть после улицы? С детства твержу одно и то же, и уже больше четверти века не могу никак приучить, – растерянно развела руками женщина.
– Приучила, приучила,– рассмеялся сын, открывая дверь в ванную.
Клавдия Ивановна прошла тем временем на кухню готовить ужин.
Разогрела на сковородке котлеты, порезала овощи, хлеб и привычно поставила на плиту чайник.
– Иди ужинать,– позвала сына.
Войдя в кухню, Андрей аппетитно потер руки, подвинул стул ближе к столу, удобно уселся и принялся за еду.
Мать с любовью смотрела на сына. «Какой же он у меня красавец, весь в отца. Статный, высокий. А глаза?! Глубокие, о таких говорят, утонешь. Посмотришь и провалишься. Одна Катька-то глупая и не оценила. Знать, не ему назначена. А вспомни себя. А что себя? Также Степану не уготована была».
Давно уже заколоченные двери к прошлому вновь и вновь открывались в мозгу. Она всякий раз находила забытую мелодию обиды то ли на себя, то ли на Степана. То одну, то другую. «Не любил…; никогда не любил…». Эти приходившие ниоткуда модификации их отношений как-то обновляли ощущение нынешней семейной жизни и внешний мир вокруг неё.
Она боялась и сегодня признаться, что Степана, несмотря на его измены, любила всегда. Только он, пожив с ней в гражданском браке семь лет, завербовался на Север, да так и не вернулся, обзавелся там другой семьей и остался. И о том, как она самостоятельно воспитывала сына, ведомо только ей одной.
Вначале Степан, хоть и не часто, но звонил, присылал переводы, а спустя год прекратил. До сих пор для неё осталось загадкой, почему так поступил.
«Потому что он таким был всегда, разве забыла?» – сердилась на себя Клава.
Обесцвеченная и безответственная резинка привычки туго затянула свой узел в повседневности, родила для них тусклую жизнь, лишая будни хотя бы локальной сочности тепла и внимания друг к другу.
Да, жили в последние годы в каком-то обманном тумане, принятом обеими
