Глава III
О смешанных державах
Пятнадцатое столетие, в которое жил Макиавелли, являлось еще довольно бесчеловечным. Тогда печальная слава победителей и крайние предприятия, возбудившие к себе известное почтение по той причине, что они совершались во множестве, были предпочтены кротости, справедливости, взаимной симпатии и всем добродетелям. Ныне же я вижу, что человечность предпочтительнее всех свойств победителя. Ныне не поступают уже более столь дерзновенно, чтобы возвышать похвалами бесчеловечные страсти, являющиеся причиной всего, что опустошает этот мир.
Я охотно бы желал знать, что побуждает человека возвышаться? И по какой причине он может намереваться основывать свою власть на злосчастии и гибели других людей? И как он мог думать завоевать славу в то время, когда он других делал несчастными? Новые приобретения государя не делают тех, кем он владел до этого, могущественнее; его подданные никакой от этого прибыли не имеют, и он заблуждается, воображая, что из-за этого он стал счастливее. Разве мало таких государей, которые с помощью своих полководцев овладели землями, которых они так никогда и не видели? Это и есть известный род воображаемых завоеваний, когда делают несчастными многих, чтобы тем удовлетворить своенравие одного только человека, чаще всего совсем не заслуживающего того.
Допустим, что этот победитель овладел всем миром; но сможет ли он завоеванным управлять? Ибо сколь бы государь ни был велик и славен, однако он остается весьма ограниченным существом. Едва ли он сможет вспомнить названия своих земель, – то, к чему, казалось бы побуждало его честолюбие, желавшее, чтобы о завоеваниях его было известно повсюду; однако даже для этого он оказывается мал.
Пространство земель, которыми обладает государь, не делает ему чести; несколько миль земли, прибавляемые им к своему владению, не делают его славным; ведь, напротив того, владеющие лишь десятой частью его земель бывают намного славнее.
Заблуждение Макиавелли при рассуждениях о славе победителя могло в свое время быть общепринятым в тогдашнем обществе, и, на самом деле, не являлось результатом его злобного характера. Впрочем, ничто не может быть так омерзительно, как некоторые средства, которые он предлагает для удержания завоеванных земель.
Если их исследовать подробно, то ни одно из них не является законным или справедливым. Необходимо, говорит он, истребить весь род, владевший этими землями перед их завоеванием. Можно ли читать эти положения без содрогания сердца? Ведь это означает попирать ногами всё, что есть святого в этом мире, и открывать дверь всяческим заблуждениям. Таким образом, если честолюбивый государь силой отторгнет земли от другого государя, то как можно предоставлять ему право тайно убить или отравить ядом побежденного? Победитель, если он поступает таким образом, вводит тем самым обычай, который будет способствовать его собственному падению. Другой, честолюбивее и способнее его, воздаст ему тем же и, напав на его земли, с таким же бесчеловечием, с которым тот казнил его предков, велит лишить его жизни. Макиавеллиево время предоставляет нам много примеров подобного рода. Не видим ли мы, что папа Александр VI находился в опасности низвержения с престола за его злодеяния, что гнусный его побочный сын Цезарь Борджиа, будучи лишен всех земель, скончался в ничтожестве, что Галеаццо Сфорца был умерщвлен в церкви, что Людовик Сфорца как узурпатор скончался во Франции в железной клетке, что Йоркские и Ланкастерские князья в конце концов истребили друг друга; что греческие императоры один другого тайно лишали жизни, пока в конце концов турки, воспользовавшись их злодеяниями и слабостью, вовсе их не уничтожили[4].
Если в наши времена между христианами такие возмущения случаются редко, то это происходит по большей части потому, что теперь положения здравого нрава известны каждому. Все современные люди просветили свой разум, и мы должны за это благодарить ученых людей, которые очистили Европу от этого зверства.
В другом месте Макиавелли утверждает следующее: необходимо, чтобы победитель во вновь завоеванных землях основал себе резиденцию. Хотя это и не имеет отношения к жестокости, а в иных случаях может оказаться и полезным, всё же следует принять во внимание: многие земли великих государей расположены так, что государи не могут оставить свое местопребывание без того, чтобы остальные земли не оказались при этом под угрозой. Государи являются первоначалом движения в государственном теле, и им нельзя оставлять центра своих владений, дабы не пришли в упадок уже находящиеся под его властью территории.
Адольф фон Менцель. Фридрих Великий играет на флейте в Сан-Суси
Третье политическое правило состоит в том, что необходимо во вновь завоеванных землях учредить колонии, чтобы тем самым быть уверенным в их преданности. Автор «Государя» в данном случае основывается на обычае римлян, но он упускает из виду то, что если бы римляне вместе с колониями не отправили в новые земли и легионов, то бы они очень скоро лишились бы своих приобретений. Он не рассуждает о том, что помимо колоний и легионов римлянам необходимо было иметь также и союзников. Между тем римские колонии и легионы были в счастливые времена республики разумнейшими разбойниками, опустошающими в иные времена и всю вселенную. Они с помощью хитрости сохраняли то, что приобрели несправедливо. Наконец, этот народ имел ту же злую судьбу, что и остальные беззаконные победители.
Но рассудим ныне, могут ли колонии, о которых столь несправедливо судит Макиавелли, быть такими полезными, как он нас в этом уверяет? Положим, что государи отрядят поселенцев туда, либо во многом, либо в малом числе. Таким образом, если число их будет велико, они изгонят большое число новых подданных, опустошат их земли, если же будут они в малом числе, то не смогут сохранить в своем владении приобретенные земли, и государи, не имея от этого никакой прибыли, сделают поселенцев несчастными.
Поэтому было бы гораздо справедливее в завоеванные земли отправлять солдат, которые, будучи сплочены воинской дисциплиною и порядком, не станут притеснять ни своих сограждан, ни подданных вновь завоеванных городов.
Это политическое правило было бы гораздо лучше первого, однако оно во времена Макиавелли не могло быть известно, ведь в те времена государи еще не имели достаточного войска, находящегося в постоянной готовности. Зато во всех странах находились разбойники, которые, собираясь вместе, питались грабежом и насилием.
