Книга Религия Библии. Христианство - Андрей Борисович Зубов

Антропоцентричность западной культуры становит­ся понятной. Если борьба со злом и конечное уничтоже­ние зла есть цель всей человеческой деятельности, а зло в мире — от произволения сердца человека, то внимание к человеку, познание человека, вглядывание в глубины человеческого сердца превращается в жизненную необ­ходимость. Именно в сердце человека, то есть в его воле­вом средоточии, идет непрекращающаяся война между живоносным стремлением следовать воле Творца и смер­тоносным стремлением отвергать волю Божию ради удо­влетворения своих желаний. Эта брань и есть настоящая брань. Все трагедии мира, все войны, все общественные и даже природные бедствия суть только проекции вой­ны, ведущейся в тайниках человеческого сердца.

Некоторые древние западные традиции видят осно­вание (парадигму) этого разлада еще глубже, в разла­де внутри самого божественного естества. Но как бы ни понимать убийство Сетом Осириса в верованиях егип­тян, восстание матери Тиамат на Ану и Энки в Шумере или косную преграду Вритры в ритуальных гимнах арий­ской Ригведы, важно то, что сердце человеческое не об­условлено на зло злом в божестве. Сердце человека оста­ется свободным в выборе стороны в космической битве. И в этом смысл западной религиозности, как древней­шей, так и современной. Борьба за человека на Западе — это борьба за склонение его свободы к добру или ко злу.

И, пожалуй, последнее в нашем предельно схематич­ном изложении западной религиозности. Поскольку зло в мире из-за человека, то и победа человека над злом в се­бе имеет результатом как восстановление божественно­сти самого человека (так называемое «обожение»), так и восстановление божественного совершенства сотво­ренного Богом мира. Мир несовершенен только из-за несовершенства человека, порожденного злоупотреб­лением им собственным богоподобием, и когда человек вновь восстановит свое совершенство, то есть свое тожде­ство с совершенным Богом, то и мир станет совершен­ным. Таким образом, спасение мира из пучины зла воз­можно в принципе, и его спасителем может быть только человек, но человек совершенный. Призывом человека к совершенству пронизана вся западная религиозность, а исключительная активность западного человека во всех аспектах жизни — от созерцания до технической и поли­тической деятельности — всегда ответ на этот призыв, хотя нередко и ложно истолкованный.

Западная религиозная традиция — это настоящий гимн человеку, но не панегирик, а скорее эпическая дра­ма, наподобие больших Гомеровых гимнов. В ней и траге­дия утраты, и пафос борьбы, и ликование конечной побе­ды добра над злом, человека — над самим собой.

Когда мы перемещаемся в южноазиатский регион, пе­ред нами предстает совершенно иной мир смыслов и об­разов. Он настолько необычен для западного человека, что требуется немалое усилие для адекватного его осо­знания. Mip — реальность не объективная, а субъектив­ная. В абсолютном смысле мира вовсе нет, как, впрочем, нет и познающего субъекта. Декартово «cogito ergo sum» для индийского мудреца вовсе не убедительный афо­ризм. Мыслительный процесс, если его понимать в без­условном для картезианцев модусе «я мыслю», — не есть в Индии не нуждающийся в доказательствах факт. Из убе­ждения, что человек божественен, последователь Адвайта Веданты, «этой бесстрашной», по словам знаменитого ре­лигиеведа Макса Мюллера, системы философии, делает вывод, для западного человека невозможный: в челове­ке в действительности нет ничего, кроме Бога. Tat tvam asi [Чхандогья Упанишада. VI, 8] — «Ты — то еси» (славянский язык здесь очень близок и грамматически, и фонетически к санскриту) — величайший афоризм Индии — утвержда­ет это с полной решительностью. Такое растворение че­ловека в Боге, в Брахмане, в нерожденном A-ja возможно и естественно только при двух сопряженных условиях: со­творенного мира нет и свободной волевой человеческой личности — автономно от Бога действующего в этом мире субъекта — тоже нет. Есть только иллюзия мира и иллюзия сознания автономной личности — samjna. Этот мир, равно как и собственную личность, индуисты именуют иллюзи­ей, сном, наваждением — maya. Проснуться, освободить­ся — это познать, vijna, что мое «я», Атман, тождествен­но Брахману и ни в чем не отличается от Него. Ayam Atma Brahma — едины Атман и Брахман. Этот принцип отрица­ет самостояние человека и объективность мира.

Надо не спасать себя и мир от зла, а освободиться от иллюзии объективности и себя, и мира. И тогда некого будет спасать. Зло — в иллюзии отличного от Брахмана бытия. Единственная задача — пробудиться от сна ин­дивидуального бытия в вечном Божественном «ныне». Не спасение, а освобождение — мокша — цель индуизма.

Зло, как и мир, — не объективная, а субъективная реальность. Объективно, поскольку нет мира, то нет и зла, но субъективно, в той мере, в какой мы воспри­нимаем мир и себя как реальность, мы страдаем. Мир — это страдание, тягота (дукха — на языке пали) именно потому, что это nightmare — кошмарное сновидение, а не благая реальность, созданная благим Богом. Благую ре­альность испорченного человеком Божьего мира надо спасти, восстановить — в этом положительная задача западного человека. А от кошмарного сновидения мож­но только пробудиться, сбросив его тяжкие чары. В та­ком пробуждении от иллюзии-майи кажущегося внебо- жественного бытия — положительная задача человека южноазиатской религиозной культуры.

Буддизм тхеравады (хинаяны) идет еще дальше. Он устраняет и абсолютное бытие Бога, тождественность с Которым должен осознать адепт для освобождения. Задача буддиста не в освобождении от иллюзии (освобождение всегда предполагает наличие свободы как положительной реальности), а в угашении (nirvana) всего, что делает чело­века личностью (в том числе и стремления к тождествен­ности с Брахманом). Когда все желания не реализуются, а угаснут, угаснет и человек. И так исчезнет тягота.

Именно убежденность в иллюзорности, субъективно­сти бытия создает столь хорошо известное (и порой при­тягательное для западного человека) учение о сансаре — колесе перерождений. Западный человек, если увлекается концепцией перерождения, метемпсихоза, видит в ней объективную реальность множественности рождений од­ной и той же личности (см., например, у Вергилия о ты­сячелетних циклах бытия в «Энеиде» [Aen. VI, 730-752]). В Южной Азии все иначе: сансара — самообман Атмана, принимающего себя за нечто, отличное от Брахмана. Атман лишь мнит, что перерождается, хотя его иллюзии- сновидения весьма тягостны и их тягота зависит от то­го, насколько далеко Атман отошел от тождественности с Брахманом и насколько глубоко он впал в самость иллю­зорного «я». Самый тягостный опыт жизни — это смерть, и индийцы говорят о сансаре как об учении о возвращаю­щейся смерти. И индуизм, и буддизм равно признают сан- сару. Но буддизм не удержался в Индии. Он ушел в первом тысячелетии после Р.Х. на периферию южноазиатского ре­гиона — на Цейлон, в страны