в сторону поселка, из которого мы недавно забрали нашего проводника.
Минут через десять быстрой езды Палыч вновь привлек наше внимание.
— Сейчас притормози и вон там сворачивай налево. Смотри, не прозевай! — Палыч указал рукой на еле заметный съезд с дороги.
Дальше пошла грунтовка. Пару километров еще ничего, а потом началось настоящее сафари с промоинами, спусками, подъемами и даже небольшим каменистым бродом через почти пересохшую речку в полтора метра шириной. Вскоре дорога выровнялась и повела нас через небольшой, но довольно густой лесок.
— Места эти древние, — Палыч чуть коснулся моего плеча, — тут люди жили с самых дремучих времен. Здесь недалече даже фундамент древней крепости сохранился, правда, ежели не знать, где искать, то и не найти ничего. Камни и камни.
У меня от его слов сердце в груди забилось чаще. Может, это и есть остатки того храма, о котором упоминал на золотых пластинах сам Фобос — внук Зевса? Вполне даже может быть!
Последние сомнения отпали. Я на месте.
— Ну вот он ваш Рыбачий, прибыли! — как-то невесело воскликнул Палыч, после того как мы выехали из леска.
Невдалеке из-за холмика появился полуразваленный, давно заброшенный дом. Я окинул взглядом местность вокруг. Да уж… Этот хуторок производил самое что ни на есть удручающее впечатление. Заваленные заборы, покосившиеся дома. Всё вокруг заросло бурьяном. Из двенадцати более-менее целых домов я насчитал только три. На фоне общей разрухи эти имели хоть какой-то жилой вид.
— Правь вон туды, — Палыч указал пальцем на небольшой, самый ухоженный домик с низким зеленым заборчиком.
— Собаки на хуторе есть? — задал я волнующий меня вопрос.
— Ну а як же! Конечно, есть. Куды ж без них-то. А шо?
— Да нет, ничего, — вздохнул я и вышел из машины.
За домом раздался истеричный собачий лай, затем быстро удаляющийся визг, и тишина. На шум из дома вышла полноватая невысокая старушка в повязанном на голове цветастом платке.
— Витя, это ты? — старушка приложила ко лбу руку козырьком. — С кем это ты там?
— Я, баб Фрось! С друзьями я, погутарить с тобой хотят.
— Со мной? Ну, заходите тогда в хату, на улице ветрено сегодня.
В хате было прибрано. Всё чистенько, ни пыли, ни грязи, всё расставлено по своим полочкам, старенький цветной телевизор накрыт кружевной салфеткой, на столе маленький букетик полевых цветов. В красном углу стоят старые, потертые от времени иконы, горит тоненькая восковая свеча.
— Баб Фрось, мы тут тебе гостинцев привезли, скажи, куда сложить-то.
— Ого, куда же мне столько-то?
Старушка развела руками, увидев, как Серёга с Палычем расставляют на кухонном столе консервы, свежие овощи, фрукты и разнообразную крупу.
— Ладно уж, поделюсь потом с этими алкашами, — сказала она.
Дышала баба Фрося тяжело, с хорошо слышимым присвистом в груди. Красноватый цвет лица, синева вокруг губ и под глазами выдавала нешуточные проблемы с сердцем, да и пробитая насквозь во многих местах аура подтверждала это.
Старушка подошла ко мне, взяла меня за руку и, задрав голову, попыталась заглянуть мне в глаза.
— Ого, ну и здоровенный же ты, паря! Да и… непростой ты… Шарика ты шуганул?
— Не знаю, — удивленно проговорил я. — Не видел я никакого Шарика.
Старушка покладисто кивнула. Затем вяло махнула рукой и указала на другую комнату.
— Пойдем, там погутарим. Пока они тут управятся, мы с тобой и потолкуем.
Мы зашли в небольшую комнатушку, в которой от моих габаритов стало как-то уж очень тесно. Баба Фрося уселась на крепкий стул с подлокотниками, а мне предложила сесть на прочную с виду табуретку.
— Ну, слушаю тебя, гость мой необычный.
Она подняла глаза и посмотрела на меня удивительно ясным и чистым взглядом.
— Чем же я необычный-то? — немного стушевался я. — Гость как гость.
Баба Фрося внимательно посмотрела мне в глаза, затем, легко согласившись, кивнула.
— Ну, пусть будет так! Так зачем тебе бабка старая понадобилась-то?
— Хочу присмотреться к этому месту. Может, дом куплю. Никто не продает?
Старушка удивленно подняла брови и с усмешкой глянула на меня.
— Так вон, паря, почти все дома заброшенные стоят, заселяйся да живи, кто тебе мешает. Только вот документы справь у властей, да и всё. Думаешь, у Валерки с Петровичем дома лучше, что ль? Такие же развалюхи, как и те…
Она как-то грустно усмехнулась и поправила узелок косынки под подбородком.
— Круглый год только одна я здесь живу, а эти два ухаря… Они сюда только на лето приезжают. Сдают свои дома туристам — тем и кормятся.
Баба Фрося мягко улыбнулась.
— А сами-то они в это время в доме у Чубаровых живут, — бабка снова тяжело вздохнула. — Нет тех уже никого. Ирину-то, подругу мою, на погост года четыре как снесли, вот теперь эти олухи и живут там, пока туристы ихние дома занимают. Да вот только в этом году мало гостей-то! Пару семей всего-то и было за всё это лето, пожили по пару недель и всё! Потом эти дурни… Как их? — старушка скривилась, пытаясь что-то вспомнить. — Летают еще.
— Планеристы? — пришел я бабе Фросе на помощь.
— Во, точно, они! Но их-то года два как уже нет, нашли себе, наверно, другое место.
— А что так мало отдыхающих-то? Вроде море, свежий воздух, лишних людей опять же нет. Лесок вон недалеко. Красота.
— Воздух-то свежий, паря, не спорю, но жить здесь… — баба Фрося мотнула головой, — это на любителя. Море поганое, дна нет, одни камни торчат. В воду не зайти, ноги переломаешь. Вот если полверсты по скале пройти вправо, то там и спуск к морю нормальный, и пляж более-менее. По молодости-то моей только там и купались.
Старушка опять вздохнула.
— Вид здесь со скалы-то уж больно красивый. Вечером на закат взгляд не оторвать… Вот где красота-то!
Сказав это, старушка посмотрела на меня с прищуром.
— А давайте я вас чаем угощу. Уж больно вы мне много натащили всякого добра.
— Спасибо. А можно я пока прогуляюсь?
— Так кто же тебе запретит-то, паря! Давай иди, гуляй, а через четверть часа подходи, и чай пить будем.
Поблагодарив бабу Фросю, я вышел из дома и неспешно направился по единственной улице в направлении скалы. От крайнего дома до самого обрыва было примерно метров двести пятьдесят, не меньше. Идти надо было всё время в небольшой подъем. Поэтому с моря поселка и не видно было совсем.
Ого, вид-то какой!
Я подошел к самому краю обрыва. С этого места открывался просто потрясающий вид на волнующееся море. До меня доносился шум разбивающихся о берег волн и шипение воды, когда она скатывалась
