этой пьесы абсурда. И молча, высоко подняв, держал в руке подсвечник с пятью горящими свечами.
Но самым странным была даже не эта театральная группа в старинных костюмах. Странным был язык, на котором они говорили, и который прекрасно понимала Анна Владимировна. Певучий, чуть даже текущий, совершенно незнакомый.
Она робко потянула на себя одеяло, чувствуя неловкость оттого, что лежит расхристанная, в ночной рубахе перед непонятными чужими людьми. Заметив шевеление, женщина чуть сдвинулась к ней, и Анна с удивлением рассмотрела яркий грим на ее лице.
Физиономия женщины напоминала маску из-за того, что была покрыта толстенным слоем мелово-белой краски. Брови были ярко вычернены высокими дугами, глаза обведены толстыми стрелками сверху и снизу, но самым странным образом были выкрашены губы – три округлых пурпурно-красных мазка совершенно однозначно напомнили грим Красной Королевы из фильма про Алису в стране чудес. Кроме этих трех красных мазков помады, остальная часть губ была покрыта тем же белым тоном, что и все лицо.
-- Очнулась?
Поняв, что это спрашивают ее, Анна Владимировна испытала какой-то завораживающий ужас. Казалось, внутри все сжалось от страха и перехватило дыхание. Особенно пугающим было то, что когда женщина говорила, она очень старалась не двигать лицом – от малейшего движения меловая маска на лице ее начинала трескаться и крошиться.
Женщина повернулась лицом к мужчине и все так же, старательно избегая малейших проявлений мимики, одними губами произнесла:
-- Мы опозорим семью, Фернандес. Жаба даже не способна оценить свалившееся на нее счастье.
Мужчина раздраженно махнул пухлой рукой, украшенной крупными разноцветными перстнями и произнес:
-- Смирись, Тересия, этот путь указал нам Господь.
Женщина покорно склонила голову. После этого странная компания совершенно деревянно развернулась, как плохо сделанные куклы-роботы, и медленно выплыла из комнаты, оставив Анну Владимировну в темноте.
Впрочем, через несколько минут она заметила, что темнота не была абсолютно полной. В центре комнаты, на другой стене от ее постели, что-то мерцало красноватым отблеском у самого пола. Анна Владимировна села на кровати, откинув одеяло и пережидая головокружение. Немного болела голова, но ей хотелось, чтобы этот театр абсурда немедленно кончился, и она оказалась дома, а для этого нужно одеться и уйти. Слезть с кровати она, слава богу, не успела.
Дверь снова распахнулась, и в комнату вошла женщина средних лет в черном глухом платье до самого пола, белоснежном фартуке и плотно накрахмаленном чепце с отогнутыми ушками. Чем-то она напоминала средневековую монахиню. В левой руке она легко несла поднос, на котором горели две свечи и стоял довольно большой стеклянный бокал с очень короткой толстой ножкой, свитой как раковина. За бокалом в стеклянном графине колыхалась какая-то темная жидкость.
Поднявшись по нескольким достаточно высоким ступеням, женщина поставила поднос прямо на одеяло в ногах кровати.
Только сейчас Анна Владимировна поняла, почему так отчетливо, во весь рост, она видела предыдущую троицу – кровать стояла на возвышении и к ней вели три достаточно высоких и широких ступеньки. Значит, она просто смотрела на них сверху вниз.
«Слава богу, что я не попыталась слезть сама. Убилась бы в темноте. Впрочем, этот сон настолько необычный, что я, наверное, хотела бы его досмотреть».
Тем временем женщина низко и как-то деревянно поклонилась, изобразив нечто вроде реверанса. Аккуратно налила в бокал напиток из графина и протянула со словами:
-- Донна Анна, доктор велел выпить.
Боясь пить что-то в этом незнакомом сумасшедшем доме, Анна отрицательно потрясла головой. Женщина, почему-то боязливо оглянувшись на дверь, быстро заговорила:
-- Пейте, донна Анна, пейте. Это просто успокоительный сбор, я лично его заваривала. Не дай бог, герцогине кто-нибудь доложит… -- от этого ужасного предположения она даже положила руку на грудь.
Какой-то странный инстинкт самосохранения внутри Анны подсказал, что женщине можно доверять. Она протянула руку, взяла бокал за неудобную витую ножку и, чуть пригубив, попробовала на вкус темный напиток. Мята, лимон, мед, что-то еще, незнакомо травянистое, но больше всего в напитке чувствовался вкус обыкновенной валерианки. Решив не спорить, она покорно допила все, что было в бокале. Женщина одобрительно кивнула головой, подхватила поднос и на том же самом довольно музыкальном языке сказала:
-- А теперь вам лучше поспать.
-- Нет-нет! – понимая, что сейчас она унесет единственный источник света, Анна возразила совершенно машинально. Собственный голос немного насторожил ее, он был непривычно высокий. Но думать об этом было некогда, нужно было убедить женщину оставить свечи.
-- Пожалуйста, оставьте мне поднос, позже я выпью еще лекарства.
Кажется, женщина сильно удивилась, и даже хотела что-то сказать, но в последний момент передумала, так же замысловато поклонилась и ушла.
Подождав, пока стихнут за дверями шаги, Анна слезла с неудобно высокой кровати, подхватила начищенный подсвечник и медленно, боясь споткнуться, спустилась по ступенькам.
Деревянный роскошный паркет, тускло отблескивающий в пламени свечей, был выложен каким-то сложным замысловатым узором из цветов и листьев. Большая часть огромной комнаты тонула в темноте. Анна оглянулась – кровать напоминала собой довольно большой детский домик.
«Балдахин, эта штука называется балдахин» -- она с любопытством смотрела на торжественные симметричные складки подхваченных золотыми шнурами занавесок, на столь же симметрично свисающий от потолка ламбрекен и поражалась – зачем столько городить ради одного спального места?
Медленно двинулась по завораживающей темноте комнаты, с удовольствием оглядывая выхваченные неярким светом детали – толстый, с выпуклым рисунком гобелен, обтягивающий стены, изящную позолоченную резьбу двойных дверей, через которые ушли ее посетители. Секунду подержалась за изогнутую вычурную ручку, но почему-то так и не решилась открыть створку, а двинулась дальше, по комнате.
Ноги утонули в удивительно пушистом ковре, в центре его располагался тяжелый стол на четырех массивных «львиных лапах», вырезанных из темного полированного дерева. И вокруг шесть тяжелых солидных стульев, обтянутых плотным бордовым атласом.
