Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 75
мощью японцев и националистов. Кроме того, всего за несколько лет после своего революционного восхождения к власти КПК сумела изгнать «иностранный империализм» (в первую очередь для того, чтобы на некоторое время заменить его «советским ревизионизмом»), осуществить масштабную (хотя и кровавую) земельную реформу, коллективизировать и национализировать сельское хозяйство и промышленность и обеспечить своему народу базовую медицинскую помощь и образование. Вероятно, эти исторические свершения действительно обеспечили повсеместное принятие КПК и ее верховного лидера Мао Цзэдуна. Но остальной период правления Мао пробуждает не столь позитивные воспоминания. Антиправое движение 1957 года заставило замолчать многих наиболее одаренных интеллектуалов Китая. «Большой скачок» 1958–1960 годов обернулся страшнейшим голодом в истории человечества, повлекшим за собой десятки миллионов жертв. Культурная революция 1966–1976 годов вызвала ожесточенную борьбу фракций, застой в прибыли и «десять потерянных лет» в высшем образовании и экономическом прогрессе. И в самом деле, мантра нынешнего руководства о «сохранении стабильности», призывающая к значительным вложениям государства в наблюдение и безопасность, объясняется как необходимая мера для предотвращения рецидива смуты, омрачившей ранние периоды истории КНР.
Таким образом, старания Коммунистической партии Китая облачиться в мантию исторической легитимности поднимают кое-какие спорные вопросы. Каким именно эпизодам многогранной истории Китая следует доверить полномочия вручить КПК нерушимое «право руководить»? И насколько долговечна такая легитимность, особенно в условиях, когда объективное исследование может противоречить официальной версии событий, на которых якобы базируется легитимность режима?
КНР рассчитывает найти дипломатичный ответ на эти вопросы путем жесткого партийного контроля интерпретации политики и истории Китая. Как сообщают многие информационные агентства, в мае 2016 года Председатель Си Цзиньпин возглавил национальный симпозиум по философии и социологии, где призвал развивать новые аналитические подходы, проникнутые «китайскими характеристиками», подходящими для «социалистических практик» страны. Си подчеркнул, что в этом упражнении по теоретизированию лидерство Коммунистической партии играет центральную роль. Он предложил приложить усилия, чтобы «воспитывать, развивать и в полной мере использовать» многочисленных интеллектуалов, работающих в области философии и социологии, и таким образом гарантировать, что они будут «рупорами передовой мысли, первопроходцами научного исследования, наставниками общественной этики и верными сторонниками руководящей роли партии».
Си Цзиньпин, несомненно, справедливо полагает, что воспитание лояльной интеллигенции, стремящейся дать достоверное обоснование продолжающемуся правлению Коммунистической партии, имеет ключевое значение для выживания партии в долгосрочной перспективе. Как объясняет Питер Бол в своей работе, вошедшей в настоящий сборник, многие века правители Китая зависели от интеллектуалов, помогавших конструировать политическую легитимность, — обязанность, часто включавшая в себя переписывание истории. Но сегодня выполнить такое поручение отнюдь не просто. Если китайская история должна выступить главным судьей легитимности режима, что делать с неудобным фактом, что политические институты и идеология КНР почти полностью импортированы из Советского Союза и крайне мало похожи на институты и идеологию дореволюционного Китая? Для режима, стремящегося представить себя хранителем пяти тысячелетий «достославной» китайской истории, это действительно проблема. Даже если бы притязания на легитимность основывались лишь на заслуге КПК по «восстановлению» территориальной целостности и национального суверенитета Китая с основанием КНР в 1949 году, эта точка зрения вызывает сомнения. На протяжении большей части своей истории Китай был физически разобщен, его воображаемое согласие заключалось скорее в культурном, а не политическом единстве. Как иронически замечает историк Питер Пердью, географическая территория, которую современная КНР считает своей по праву рождения, была завоевана в полном объеме лишь в XVIII веке, когда императорский трон занимала чужеземная маньчжурская династия.
КПК все еще может черпать из резервуара легитимности, накопленного во время и после ее революционного восхождения к власти, но даже самый глубокий резервуар в конце концов испарится, если его регулярно не пополнять. Невыполненные обещания коммунистической революции еще не полностью изучены, не говоря уже об их реализации. КПК объявила мораторий на исследование своих исторических ошибок, осудив такие дискуссии, как одну из «семи запретных тем», публичное упоминание которых влечет за собой незамедлительные репрессивные меры.
Усилия по укоренению легитимности режима в искаженном переписывании исторической памяти вряд ли могут выдержать напор критики в долгосрочной перспективе. Серьезная попытка внедрить идеалы социальной справедливости, когда-то помогавшие вдохновить коммунистическую революцию, может быть более надежным фундаментом для строительства морального обоснования правлению КПК. Для этого нужно нечто большее, чем антикоррупционная кампания, направленная против злоупотребления служебным положением, — здесь требуются решительные меры, чтобы существенно сократить гигантский разрыв между богатыми и бедными, сопровождавший экономические реформы постмаоистского периода. Призыв Си Цзиньпина к «направленной ликвидации бедности» в малообеспеченных деревнях, несомненно, является шагом в верном направлении, но это только один шаг. Более решительный подход мог бы обеспечить поддержку благодаря древней китайской концепции мандата Небес, где народная легитимность правителя основывается на всеобъемлющей заботе о благе общества.
Если китайский коммунистический режим продолжит пользоваться остатками исторической легитимности, она рискует истощиться из-за действий сегодняшнего руководства. И все же это не говорит с полной уверенностью о неизбежной утрате легитимности авторитарным режимом — единственным окончательным доказательством является падение такого режима.
2. Может ли борьба с коррупцией спасти партию?
Джозеф Фьюсмит
Коррупция в Китае не новость. Студенты, протестовавшие на площади Тяньаньмэнь в 1989 году, обличали «незаконное обогащение чиновников». Три года спустя, сразу же после поездки Дэна Сяопина в особую экономическую зону Шэньчжэнь, недалеко от Гонконга, коррупция взлетела вверх, а власти приняли суровые меры после подавления протестов на Тяньаньмэнь. По состоянию на 2001 год, согласно оценке уважаемого экономиста Ху Аньгана, коррупция уже составляла 13–16 % валового внутреннего продукта Китая — цифра, которая выглядит высокой, но все равно отражает тот факт, что коррупция разрасталась. Еще одна волна коррупции, судя по всему, захлестнула Китай после того, как центральное правительство осуществило стимулирующее вливание в экономику в размере пяти триллионов жэньминьби (RenMinBi, RMB — «народные деньги»[5]; около 750 миллиардов долларов США) в связи с мировым финансовым кризисом 2008 года. Ежегодно Центральная комиссия КПК по проверке дисциплины (ЦКПД) издавала новые постановления о необходимости сокрушить коррупцию, но вероятность попасться и подвергнуться судебному преследованию оставалась низкой. Однако кампания Си Цзиньпина, начатая сразу же после его вступления на пост Генерального секретаря КПК в ноябре 2012 года, перевела усилия по борьбе с коррупцией на повышенную передачу.
Почему именно сейчас? Учитывая долгую историю коррупции — что послужило переломным моментом? Может быть, как предполагают некоторые, коррупция попросту достигла такого уровня, что начала угрожать продолжению правления КПК? Или — что близко к предыдущей версии — она угрожала легитимности партии наряду с такими факторами, как социальная нестабильность, требования верховенства закона, силы глобализации и так далее? А может быть, причиной была борьба фракций? Все эти факторы сыграли свою
Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 75
