Саския
Утро тянется медленно, словно река, в которой вместо воды течет густой сироп, и все же, когда подходит мой черед, я отнюдь не чувствую себя готовой.
Дверь Кущи отворяется, и мне в нос ударяет густой аромат сандалового дерева. На солнечный свет выходит девушка с кудрявыми черными волосами и смуглой кожей.
– Ну как? – спрашиваю ее я.
Она неуверенно улыбается.
– Я иду в учение к портному, который шьет платье для мужчин, – отвечает она. – Это не так уж далеко от того, на что надеялась я сама. – Ее улыбка гаснет. – По правде говоря, я желала стать белошвейкой, но, – тут она пожимает плечами, – хорошо уже и то, что я смогу работать с тканями. – Она бодрится, но я-то вижу, как она разочарована выбором, который сделали за нее кости. Во мне поднимается гнев. Почему, почему ей придется заниматься тем, чего она не выбирала? Но от того, что я произнесу это вслух, не будет проку ни ей, ни мне.
– Надеюсь, твоя работа будет приносить тебе радость, – говорю я ей.
– Спасибо, – кивает она. – Я тоже на это надеюсь. – И, прежде чем удалиться, сжимает мою руку. – Удачи тебе.
Я смотрю ей вслед, смотрю, как она идет навстречу будущему, которое не слишком ее радует.
Мне ужасно хочется развернуться и убежать. Я прижимаю ладонь к животу и делаю глубокий вдох. Перед моим внутренним взором встает лицо отца. Пытаться убежать от судьбы – это все равно что пытаться заставить жабу распевать, как соловей, – бывало, говорил он. – Какими благими ни были бы твои намерения, ты все равно зря теряешь время. И он был прав.
Кости сказали, что он умрет молодым, и так оно и случилось.
Смерть пришла за моим отцом всего через несколько месяцев после того, как мы потеряли бабушку, и иногда мне кажется, что я чувствую ее холодное дыхание и на своем затылке, как будто она только и ищет предлог, чтобы прийти также и за мной. И, быть может, через несколько минут гадание матушки откроет мне такой предлог. Спрятаться от этого я не могу, и мне никуда от этого не убежать. Остается надеяться, что из всех путей, по которым могла бы пойти моя жизнь, она выберет такой, который будет мне по душе.
Я закусываю губу и толкаю дверь. Куща освещена тускло, и мои глаза не сразу привыкают к царящей здесь полутьме. Мерцающие свечи отбрасывают на каменные стены длинные вертикальные тени, и к потолку подымаются тонкие струйки дыма. Матушка сидит в центре Кущи на большом белом ковре. У ее колен стоит каменная чаша, а сбоку поблескивает серебряный ларец.
Она облачена в плащ из красного шелка, подчеркивающего голубизну ее глаз, а ее светлые волосы заплетены в косы и короной уложены на голове. Она выглядит сейчас так же, как я, только старше.
– Подойди, Саския, – говорит она. – Садись.
Я усаживаюсь напротив нее. Мое сердце бьется часто-часто.
– Тебе тревожно?
Я сглатываю.
– А что, есть из-за чего тревожиться?
Она отпирает запор серебряного ларца и высыпает его содержимое в чашу, и по камню стучат кости пальцев моей бабушки. При виде их меня снова охватывает горе. Бабушка, отец – за последнее время я пережила слишком много утрат. Отведя взгляд от костей, я замечаю, что матушка пристально смотрит мне в лицо.
– Ты веришь мне, Саския?
– Верю ли я тебе? Или костям?
Она плотно сжимает губы.
– Это одно и то же.
Но это не одно и то же. Я знаю, как гадают на костях – кровь и пламя сольются воедино, и матушка увидит множество путей, по которым может пойти моя жизнь. Ветви, уходящие в разные стороны. Расходящиеся дороги, ведущие к разным уделам. Но, став Заклинательницей Костей, она принесла священную клятву, а потому ее долг заключается в том, чтобы избрать для меня такое будущее, в котором мои таланты будут лучше всего служить благу народа Кастелии. Даже если для меня этот путь не является самым счастливым.
– У тебя есть выбор, – говорю я ей.
– Саския…
Но я поднимаю руку, делая ей знак замолчать.
– Не надо. Просто займись гаданием.
Она открывает рот, словно хочет возразить, но, судя по всему, посмотрев на мое лицо, видит на нем нечто такое, что заставляет ее передумать.
– Что ж, будь по-твоему. – Она берет мою руку, и я морщусь, когда она прокалывает подушечку моего среднего пальца швейной иглой. Потом сжимает его и ждет, чтобы выступила капля крови. Я держу руку над чашей и смотрю, как кровь капает на кости.
– Крови слишком мало, – говорит матушка и тыкает иголкой еще в один мой палец, потом еще и еще, пока кости бабули не усеивают темно-красные капли. Убедившись, что крови достаточно, она берет огниво и сноровисто поджигает кости.
Перед моими глазами все плывет, но я точно не знаю отчего – от смеси запахов дыма и сандалового дерева или от мысли о том, что кости бабули будут сейчас использованы против меня. Глаза матушки закрываются, она начинает глубоко дышать, и дым тотчас устремляется в ее сторону, словно готовый исполнить любой ее приказ. Проходит несколько минут, и у меня тоже начинают закрываться глаза, по телу разливается вялость, и я забываю, что именно внушало мне такую тревогу.
Но, услыхав, как на чашу опускается чугунная крышка, я тут же возвращаюсь в реальный мир и, открыв глаза, вижу, как матушка высыпает на белый ковер обуглившиеся, почерневшие кости. Она вглядывается в них, хмурит брови, и, когда поднимает голову, ее глаза блестят.
– Ты отправишься на учение в Замок Слоновой Кости, – бесцветным голосом произносит она, – и станешь учиться на Заклинательницу Костей с даром Ясновидения Второго Порядка. – Она сглатывает и отводит от меня взгляд. – Твой суженый – это Брэм.
В первые секунды я слишком потрясена, чтобы говорить. А затем меня охватывает ярость.
– Зачем ты это сделала?
Она не отвечает. В ушах у меня часто и гулко пульсирует кровь.
– Какая именно из бабушкиных костей велела тебе погубить мою жизнь? – вопрошаю я, схватив с ковра горсть костей.
– Саския. – Ее голос тих, но в нем звучит угроза. – Прекрати.
Но что еще она может мне сделать? Что может быть хуже той участи, на которую она меня обрекла? Меня отправят далеко от дома, чтобы учиться гадать на костях, к чему я совершенно не годна. А еще по ее прихоти я отныне привязана к парню, которого из-за его меток боится весь Мидвуд, к парню, которого я бы ни за что не выбрала сама – если бы выбор был за мной. Мне суждено не только всю жизнь быть несчастной – ко всему прочему я еще и обречена прожить ее в одиночестве.
– Может быть, вот эта? – спрашиваю я, беря с ладони тонкую кость. Ответа нет, я отбрасываю кость в сторону и беру другую. – Или эта?
Моя мать пытается выхватить у меня кость, на щеках у нее выступают два красных пятна, в глазах пылает огонь.
