Но вот теперь даже она смотрела на меня со смесью испуга и осуждающего любопытства. Я уже молчу про остальных актеров, гримеров и костюмеров.
— Что случилось? — нахмурился Гришка, которого явно смутила моя окровавленная рука. — Почему кричал?
— Миша, ты так нас всех напугал! — послышался встревоженный голос Глафиры Степановны Северодвинской, нашего почетного режиссера. Она пробилась через столпившихся людей и, увидев меня, всплеснула руками. Старушке было глубоко за семьдесят, но она держалась довольно бодро и даже делала ежедневно старомодную укладку. — В чем дело?
— Все в порядке, не волнуйтесь, пожалуйста, — я ответил дрожащим голосом и выругался про себя, взбешенный своим состоянием. Раньше я никогда не питал иллюзий относительно своей физической силы, но сегодня, когда я чуть не умер — а ведь было очень близко к этому! — привычная слабость начала вызывать раздражение!
Северодвинская посмотрела на меня поверх очков, из–за чего лицо ее приняло чопорный вид, покачала головой и всплеснула руками. Кто–то из юных актрис, кажется, Аглая бережно подхватила ее под руку и принялась что–то успокаивающе шептать. Глафира Степановна все еще смотрела на меня и качала головой, и теперь я понял, насколько мне сейчас стыдно. А еще мне показалось, что она непривычно пристально вглядывалась в меня, словно что–то пытаясь разглядеть…
— Ты так орал, потому что порезался о трухлявый меч? — усмехнулся тем временем Костик, но Элечка с силой пихнула его локтем в бок, и наш красавец–брюнет охнул. А потом тоже как–то странно на меня посмотрел, как будто впервые увидел.
— Это была крыса! — ляпнул я первое, что пришло в этот момент в голову. — Огромная крыса, почти с кошку! Набросилась на меня, укусила вот…
— Она же, наверное, бешеная! — воскликнула Элечка, всплеснув руками, впрочем, как человек, который не раз видел ее на сцене, я бы сказал, что кое–кто сейчас переигрывает. — Тебе нужно срочно сделать прививку!
Вход в зал был довольно узким, поэтому не все, кто прибежал на мои заполошные вопли, смогли войти — кто–то шушукался в коридоре, и до меня долетали обрывки фраз.
— Подумаешь, крыса! А орал–то как…
— Ох уж эта современная молодежь! Меня собаки в их возрасте чуть ли не каждый день кусали!
— Напился, наверное, вчера… При чем тут крыса? Мучается с похмелья, вот и чудится. Сам себя поранил. Такой молодой, а уже так жрет!
— Ну да, явно выпил… По трезвости так не кричат.
Я постарался нацепить на лицо жизнерадостную гримасу и громко прочистил горло, привлекая к себе внимание. Черт, а ведь на моем лице до сих пор этот прилипший кусок маски… Похоже, вот почему на меня так странно смотрят! Я попытался сорвать его, быстро протянув руку, но опять натолкнулся на странное сопротивление. Кусок спрессованной бумаги словно прирос к моей коже и никак не хотел от нее отделяться. Стало немного страшно, но я сделал вид, что просто почесал щеку. И так уже обо мне невесть что начали думать…
— Я прошу прощения, что всех переполошил, — громко сказал я, стараясь, чтобы голос не сильно дрожал. — Просто нападение этой крысы было… неожиданным. Извините меня. Я буду дальше работать, а в конце дня схожу в больницу — сделаю прививку от бешенства.
— И не затягивайте с этим, Миша! — Глафира Степановна даже руками всплеснула. — Молодые перспективные актеры нашему театру очень нужны!
Мне почему–то показалось, что старушка сделала какой–то странный акцент на словах «молодые» и «перспективные», после чего выразительно посмотрела на Иванова — но, наверно, мне все же это просто почудилось.
Я ждал, когда Костик хмыкнет или даже заржет, но тот никак не отреагировал на слова почетного режиссера. Вместо этого брюнет внимательно изучал меня — к слову, как и Элечка. А еще, что меня удивило, Артемий Викторович. Обычно улыбающийся главреж смотрел на меня пристально и с максимальной серьезностью. Да что такого–то? Неужели все из–за прилипшего куска этой дурацкой маски? У него самого, кстати, что–то к лицу прилипло… Стоп! Да это же целая пластина на щеке, как раньше делали для людей с обезображенными лицами. Что–то вроде маски… Маска! Вернее, ее часть, как и на моем лице! И почему я раньше на нем ничего подобного не замечал?
Наверное, я слишком пристально вглядывался в режиссера, потому что он нахмурился и поспешил разогнать стихийный митинг театрального масштаба.
— Расходимся, коллеги! — зычно воззвал к труппе Артемий Викторович. — Все в порядке, возвращаемся к повседневным обязанностям.
Актеры и рабочие принялись шумно расходиться, толкаясь в узком проходе и оживленно переговариваясь. Я еще пару раз услышал, что чересчур увлекаюсь пьянством, но сдержался и ничего не сказал в ответ, чтобы оправдаться. А ведь так обидно!
— Михаил, зайдите ко мне в кабинет, — мягко попросил меня главреж, когда в зале мы остались вдвоем.
— Артемий Викторович, я понимаю, что это был перебор… — начал я, понимая, что он не оставит мои вопли без внимания.
— Не извиняйся, — Иванов прервал меня, чуть приподняв руку с раскрытой ладонью и выставив ее вперед. — Это скорее мне нужно извиниться перед тобой…
После такого я на секунду остолбенел. Однако я, кажется, не ослышался, и главреж действительно не только не считает меня в чем–то провинившимся, но и, напротив, сам хочет за что–то попросить прощения. Если только… Так, стоп, Миша. Это же Иванов! Он всегда говорит так, что все остальные голову ломают, насколько он серьезен. Сейчас завернет что–нибудь вроде «я хочу перед вами извиниться, Михаил, что так долго мучил вас в нашем театре». И потом добавит с улыбкой: «Вы свободны». И пойду я с вещами на выход — искать новую работу. А где? В ТЮЗе или кукольном? В последний не возьмут, у меня специальность не та, сценическая, а в конкурирующий театр… Туда, пожалуй, могут принять. Вот только не забыл ли я про кусок маски на лице нашего главрежа? Может быть, это все же не случайность? И я снова, стараясь делать это как будто невзначай, постарался получше его рассмотреть.
— Ты долго будешь стоять? — Артемий Викторович ждал меня, нетерпеливо поглядывая на выход из зала.
— Иду, — вздохнул я и покорно поплелся вслед за главрежем.
Кабинет Иванова располагался всего в паре минут ходьбы, но для меня они тянулись как каторга — мысли о том, что я чуть не умер, смешивались с обычными театральными страхами, как разговор с главрежем заканчивается увольнением. Вот только чем дольше мы шли, чем больше взглядов я бросал на эту странную пластину на лице Иванова, тем больше я понимал, что обычным наш разговор точно не будет.
— Тоже видишь? — едва заметно улыбнувшись, спросил Артемий Викторович, когда мы вошли в его пахнущее старой мебелью помещение, на двери которой еще не успели повесить нужную табличку.
— Ага, — кивнул я. — Это какой–то сложный грим?
И почему мне так хочется найти всему обычное объяснение? Похоже на защитную реакцию организма.
— Все немного проще… и сложнее одновременно, — режиссер чуть склонил голову набок и прищурился словно какая–то хищная птица. — Скажи: «Маска, я тебя знаю!»
