— В кружок зачисляют с третьего курса, приходите в сентябре, — ответила она, уже отвернувшись от меня и продолжая изучать какие-то документы.
— Но уже май, я почти перешла на третий, дайте мне тему доклада — я хоть за лето подготовлюсь, — не унималась я.
— Ну, хорошо, пройдите сюда, — обреченно пригласила она меня в кабинет. — Пластической хирургией, значит, интересуетесь? Тогда вот вам тема доклада: «Послеожоговые рубцовые деформации шеи». Идите готовьтесь, в сентябре на первом заседании кружка мы заслушаем ваш доклад, — огорошила меня Светлана Алексеевна.
Из кабинета я вышла совершенно потерянная. На втором курсе института у меня было очень отдаленное представление об ожогах. Мои знания базировались скорее на собственном опыте: это многочисленные прикладывания руками к утюгу и плите, а также ожог лица кипятком во время похода в пионерском лагере. Я даже не знала, что они делятся по степеням, а тут какие-то послеожоговые деформации шеи.
Я приехала домой и заявила маме: «Мне очень нужно попасть летом на практику в Институт им. Склифосовского, в ожоговый центр». Она почему-то даже не удивилась и сказала, что подумает, как это сделать.
Шел 1995 год, процветала безработица. Моя мама, имея два высших образования и большой опыт работы на руководящих должностях, была вынуждена работать в страховой компании обычным страховым агентом. По счастью, в компании был медицинский отдел, у сотрудников которого она и спросила совета. Летом ровно на шесть недель медсестринской практики я была устроена в ожоговый центр, но не Института им. Склифосовского, а 36-й городской клинической больницы. Это был неоценимый опыт! В этом отделении трудятся самоотверженные люди. Я воочию узнала, что такое ожоги и как это страшно. Буквально на первом дежурстве мне довелось помогать хирургу накладывать повязку на ноги только что доставленного в отделение бомжа, который перебрал лишнего, заснул ногами к костру и не почувствовал, как сгорел.
— Поднимай ногу вверх, — скомандовал мне хирург и указал глазами на черные до паха ноги пациента.
Я подошла к кровати и, взявшись рукой за пальцы стопы, подняла ногу вверх. Она казалась невероятно тяжелой. Пациент дергался, рычал и издавал нечленораздельные звуки, мешая анестезиологу и другим медсестрам поставить капельницу. Вдруг мне стало очень легко. Нога упала на кровать, а у меня в руке остались обугленные пальцы. Я остолбенела от неожиданности, в ушах звенело.
— Подними ногу, — заорал хирург.
Я положила пальцы пациента рядом на простыню, подхватила ногу под пятку и снова подняла ее вверх.
Моя жизнь больше не была прежней. Именно с этого момента я осознала, насколько уязвим организм человека и как тщательно надо беречь свою жизнь. После практики я устроилась в ожоговый центр медсестрой, а через год пришла туда субординатором (помощником врача). Именно там меня научили колоть вены, даже самые плохие, буквально не глядя. Умение забинтовать любую часть тела от мизинца до головы осталось со мной навсегда. Я перестала остро реагировать на человеческую боль, понимая, что в хирургии через боль идет выздоровление. Научилась делать ампутацию пальцев и ног, лечить даже самые сложные раны и, конечно, узнала все о степенях ожогов. В отделении работал пластический хирург, который проводил реконструктивные и пластические операции при послеожоговых рубцовых деформациях различных частей тела. И мне посчастливилось ассистировать ему целых четыре года. Надо ли говорить, что в то лето я написала отличный доклад для кружка оперативной хирургии?
Мне вообще везет на людей: в мою жизнь входят только те, кто делает меня лучше и сильнее. Заринская Светлана Алексеевна сумела всех нас, неумех, влюбить в хирургию, научила «понимать» организм, «чувствовать» ткани, научила кодексу чести врача, а главное — благодаря ей на третьем курсе я познакомилась с директором Института пластической хирургии и косметологии профессором Виссарионовым Владимиром Алексеевичем. Светлана Алексеевна пригласила его, известного пластического хирурга, профессора, такого невероятно занятого человека, послушать тот самый мой доклад. И что удивительно, он пришел и отнесся со всей серьезностью к моей научной работе. Это было чудо! Отзанималась я в кружке до самого окончания университета.
Сейчас смешно вспоминать, но когда я училась вязать хирургические узлы, все спинки домашних стульев были в бахроме из косичек. Вязала, когда смотрела телевизор, разговаривала с мамой на кухне и даже с закрытыми глазами. Свиные ножки покупались не для холодца, а как пособие по наложению косметических швов. Это потом уже мама варила мое пособие, тщательно выбирая из него синие нитки. В холодильнике в мисочках, прикрытых блюдцами, хранились куриные сосуды для отработки наложения сосудистого шва.
Под руководством Владимира Алексеевича я проводила анатомические исследования, написала две статьи и смогла проникнуть в святая святых — его операционную. Рабочий день хирурга длился с десяти утра до десяти-одиннадцати вечера. И все это время я стояла у него за спиной и смотрела, училась бережной работе с тканями, владению инструментом, удивлялась волшебству, до которого была допущена. Я не выходила есть, не выходила даже в туалет, потому что боялась, что меня могут не пустить обратно.
Так прошло три года. Я училась в медуниверситете, по вторникам ассистировала в ожоговом центре, по средам ходила в Институт пластической хирургии и косметологии сначала смотреть, а потом уже ассистировать профессору, а по пятницам препарировала в секционном зале. В нашей стране, окончив медицинский вуз, вы не можете работать врачом, так как необходимо получить более узкую специализацию. Поскольку специальности «пластическая хирургия» тогда еще не было, я планировала пойти в ординатуру по челюстно-лицевой хирургии: мне казалось, это ближе всего к профессии моей мечты.
«Надо идти в ординатуру по общей хирургии», — отрезал Владимир Алексеевич, когда я робко спросила его совета. Такого поворота событий я не ожидала, ковыряться два года в кишках и их содержимом у меня не было никакого желания. Однако ослушаться не посмела: кому как не ему лучше знать, как стать пластическим хирургом. Впоследствии я не раз убеждалась в дальновидности и правильности его слов.
А дальше были два года ординатуры по общей хирургии в 55-й городской больнице. Это была моя армия. Были и гауптвахта, и муштра, и сифонные клизмы по колено в кишечном содержимом, и, конечно, безответная и светлая влюбленность в своего учителя, которому на тот момент было около 35.
Когда я в первый день шла на работу, мой однокурсник, который ходил на дежурства в это отделение, сказал: «Постарайся чаще дежурить с городскими врачами — они дают ассистировать. Там есть один очень классный хирург, фамилия у него то ли Граф, то ли Барон, не помню точно. Постарайся попасть к нему».
Войдя в ординаторскую, я приветливо поздоровалась со всеми присутствующими. Они рассматривали меня, я изучала фамилии на бейджах. Переведя глаза на крупного мужчину, сидящего за столом перед горой историй болезни в халате на голом торсе, я опустила взгляд на его бейдж и громко расхохоталась: «ГЕРЦОГ Андрей Андреевич».
