Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 47
Вакцинация уже давно не оставляет на теле рубцов, но страх быть помеченным остался. Мы боимся, что вакцинация приведет к аутизму или к какой-нибудь из болезней иммунитета, которыми мы так часто страдаем в нашем индустриальном обществе: сахарному диабету, бронхиальной астме или аллергии. Мы боимся, что вакцина против гепатита B приведет к рассеянному склерозу, а прививка от дифтерии, столбняка и коклюша – к внезапной детской смерти. Мы боимся, что введение нескольких вакцин одновременно приведет к перегрузке иммунной системы и что множество вакцин может ее просто уничтожить. Мы боимся, что формальдегид, содержащийся в некоторых вакцинах, может вызвать рак или что содержащийся в них алюминий приведет к разрушению мозга.
В девятнадцатом веке многие считали вакцины смесью «аспидного яда, крови, внутренностей и выделений крыс, летучих мышей, жаб и щенков». Вакцина была органическим веществом, нечистотой, ее рассматривали как первопричину многих болезней. Вакцину считали ведьминым варевом. Надо сказать, что в те времена вакцинация и в самом деле была опасной. Не потому что у детей могли отрасти коровьи рога или копыта, как опасались некоторые, но потому что при вакцинации по способу «из руки в руку» могли передаваться такие болезни, как сифилис. При способе «из руки в руку» гной из пузырька, который образовывался на коже недавно вакцинированного человека, прививали другому. Даже после того, как при вакцинации перестали вводить телесные жидкости других людей, большой проблемой оставалось бактериальное заражение из-за несоблюдения асептики. В 1901 году из-за введения вакцины, зараженной столбняком, от него умерли девять детей в Кэмдене (штат Нью-Джерси).
Теперь наши вакцины, если они сделаны правильно, стерильны. В некоторых вакцинах есть вещества, которые подавляют рост бактерий. Но теперь, как говорит активистка Дженни МакКарти, мы боимся в вакцинах «проклятой ртути, эфира, алюминия и антифриза». Теперь наше ведьмино варево состоит из вредных элементов и химических соединений. На самом деле, в вакцинах нет ни эфира, ни антифриза, но упоминание этих веществ говорит не о вакцинах, а о нашем индустриальном мире. Оно говорит о химикатах, которые мы обвиняем в ухудшении нашего здоровья, в загрязнении окружающей среды.
В 1881 году одна листовка, озаглавленная «Вампир вакцинации», предупреждала об «универсальном загрязнении», которому подвергает вакцинирующий «чистое невинное дитя». Известные тем, что они питаются кровью детей, вампиры были в то время самой подходящей метафорой для человека, который, делая прививку, наносил рану младенцу. Сосавшие кровь чудовища были отвратительны, но викторианские вампиры могли выглядеть соблазнительно. Темная сексуальность вампира усиливала страх того, что в самой вакцинации было что-то сексуальное, и эта тревога только увеличивалась от известий о случаях заражения венерическими заболеваниями при вакцинации по способу «из руки в руку». Викторианские вампиры, как и викторианские врачи, ассоциировались не столько с порчей крови, сколько с экономической коррупцией. Викторианцы изобрели платную медицину, и, поскольку врачи стали доступны только богатым, они стали вызывать подозрение у рабочего класса.
Граф Дракула Брэма Стокера – кровожадный буржуа. В его замке огромные груды золотых монет, а когда ему наносят удар кинжалом, из его плаща сыплются такие же монеты. Но трудно представить себе, как Дракула вводит вакцину. Из всех метафор, предложенных на многочисленных страницах «Дракулы», больше всего ему подходит метафора болезни. Дракула прибывает в Англию таким способом, каким может прибыть новая болезнь, – в лодке. Он созывает орды крыс, и его заразительное зло распространяется от первой укушенной им женщины на ее детей, которых она, сама того не сознавая, пожирает по ночам. Особенно страшным Дракулу делает то, что он чудовище, чудовищность которого заразительна.
К 1897 году, когда была опубликована книга о Дракуле, микробная теория болезней была общепризнанной, но в начале века эту теорию высмеивали все, кому не лень. Подозрение, что микроорганизмы определенного типа вызывают болезни, буквально витало в воздухе столько лет, что сама теория уже казалась устаревшей к тому моменту, когда Пастер продемонстрировал присутствие бактерий в воздухе с помощью двух пробирок с питательным бульоном: одна была закупорена, вторая – нет. Среди охотников за Дракулой, «стерилизовавших» его гробы с тем, чтобы он не мог найти в них убежище, были два врача, которые разошлись в диагнозах. Более молодой врач не мог заставить себя поверить в вампиров, несмотря на очевидность, и старый врач произнес страстную речь о пересечении науки и веры.
«Позволь мне сказать, друг мой, – говорит он, – что сегодня в науке об электричестве делаются такие вещи, которые показались бы кощунственными тем самым людям, которые открыли электричество и которых самих едва за это не сожгли на костре, как колдунов». Далее он вспоминает Марка Твена: «Я слышал об одном американце, который так определяет веру: “Это то, что делает нас способными поверить в вещи, которые, как нам хорошо известно, не существуют”. Он имел в виду, что мы должны иметь открытый ум и не должны давать маленькой правде мешать поступи великой истины, чтобы эта правда, как маленький камешек, не стала причиной крушения огромного поезда».
«Дракула» как раз об этом – о проблеме соотношения доказательства и истины, а не только о вампирах. Книга утверждает, что одна истина может подорвать другую, она поднимает вечный вопрос: верим ли мы, что вакцинация более чудовищна, чем болезнь.
* * *
«Глубоко в душе каждого человека гнездится страх остаться одному в мире, забытом Богом, незаметным в огромном скопище миллионов и миллионов людей», – писал Кьеркегор в 1847 году в своем дневнике. Это был год, когда он закончил «Дело любви» – произведение, в котором утверждал, что любовь познается не в словах, а по ее плодам.
Я прочитала первые пятьдесят страниц, когда училась в колледже, но в изнеможении оставила это чтение. На этих страницах Кьеркегор трактует заповедь: «Ты должен возлюбить ближнего своего, как самого себя», анализируя ее буквально слово за словом. Исследовав природу любви, он обращается к словам «как самого себя», а потом объясняет, что означает «ближнего своего», после чего трактует значение выражения «ты должен». С помутившейся головой я оставила чтение вскоре после заданного Кьеркегором вопроса: «Но кто есть ближний?» На этот вопрос философ частично отвечает так: «Ближний – это тот, кого философ назвал бы другим, посредством чего может быть испытана эгоистичность любви к себе». Я прочла достаточно, чтобы озаботиться идеей о том, что надо поступать по вере, а возможно, даже выступать ее воплощением.
Из глубин моего детства всплыло воспоминание о том, как мой отец с энтузиазмом объяснял, что такое эффект Доплера, на примере звука машины скорой помощи, которая обогнала нас на дороге. Когда мы смотрели на закат над рекой, где мы жили, он описывал эффект рассеяния Рэлея, отсечение коротких волн атмосферой, из-за которого облака и трава казались красноватыми, а к вечеру трава приобретала более насыщенный зеленый цвет. Однажды в лесу он вскрыл отрыгнутое совой содержимое ее желудка и извлек оттуда маленький мышиный скелетик. Отец восхищался природой намного чаще, чем говорил о человеческом организме, но о группах крови он всегда говорил с воодушевлением.
Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 47
