Только вот далеко от собственного ада не убежать.
Ноги привели меня к стенам отделения полиции.
— Чего вам, барышня? — интересуется женщина корпулентного телосложения, рассматривая меня через маленькое зарешёченное оконце.
— Хочу заявление написать о попытке изнасилования.
Меня трясло от пережитого страха, от заходящегося в груди сердцебиения, от интонации, с которой был задан этот вопрос. Тут никто не жаждет мне помочь. Всем безразлична моя судьба.
И всё же дрожащей рукой я расписала минувшие события. Я остро жаждала возмездия. Защиты. Будто не знала, что ищу правды не в том месте.
Усталость и стресс давили на веки. Хотелось спать. Только у меня не имелось убежища, где можно переждать грозу.
Приползла обратно.
Попрошу кого-то из соседей поставить за чекушку дверь на место и буду продолжать вариться в этом котле.
— Дура ты, Серафима. Дала бы Витьке, ничего, может быть, и не было бы. Чего ты ерепенишься? Что у тебя там, пизда золотая, что ли? — вещала мне вслед сердобольная соседка, когда я вернулась в квартиру.
Никак не могла определить, сколько ей лет. Может быть, пятьдесят пять, а может, и все семьдесят, — изувеченное нутро лезло наружу.
Квартира пустая. Оказалось, что Фомина забрала скорая.
Я легла в свою постель с единственной мыслью — хоть бы он сдох там. Да не так глубока нанесённая рана, чтобы моё желание исполнилось.
Глава 3
— Спичка, — ощутила толчок в плечо, но сил открыть глаза не было, — Спичка, ну проснись же.
Голосок сестры добрался до моего разума, вытаскивая из сна. Смотрю полуслепым взглядом на неё.
За окном уже день в самом разгаре.
— Павлова, ты чего тут делаешь так рано?
— Ничего не рано, ты должна была меня забрать и не забрала. Тёте Свете пришлось провожать, — обиженно надув пухлые губки, вещала девочка.
— Прости, Пирожочек, тяжёлая ночка выдалась. Ты голодная? — спрашиваю и очень надеюсь, что её накормили.
Наверняка дружки отчима зачистили все остатки еды, что у нас ещё имелись. Даже крупы. В моём желудке уже образовалась чёрная дыра.
Сестра качает отрицательно головой, и тут я замечаю маленькую ссадину на розовой щёчке.
Прикрываю глаза, вспоминая поведение сестры. Несмотря на то, что она такой же брошенный ребёнок, как и я, Анюта никогда не грустила. Будто тёмные мысли в её голове не задерживались. В отличие от меня.
Только в последнее время она стала замкнутой, отстранённой. Совсем на неё не похоже. Кто-кто, а эта девочка любила поболтать и поведать о событиях своей школьной жизни, которые мне были малоинтересны.
— Что это у тебя? — свожу брови на переносице, пытаясь понять, откуда появилась ранка.
— Да это на физре неудачно упала, — махнула рукой.
Аня маленькая, чистая и невинная. Её ложь такая же прозрачная, как и она сама. Анна Павлова. Ещё одна дочка моей матери. Моя младшая сестра. Безейная, воздушная и сладкая, как и десерт, названный в честь знаменитой балерины.
Я ненавидела её так же сильно, как и любила. Ненавидела за то, что мать через неё испортила мою жизнь и разрушила мечты. До сестры во мне ещё теплилась надежда выбраться изо всего того дерьма, в котором я жила. Но с её появлением в моей жизни пару лет назад все двери, ведущие на свободу, захлопнулись перед самым носом.
Инна просто привела девочку с маленьким свёртком вещей и оставила под дверью. Как котёнка. Даже не постучавшись. Она сидела тихо на ступеньках. Наверняка мать попросила подождать и сказала семилетке, что скоро вернётся.
Я тоже её ждала. Ждала, как может ждать только ребёнок, которого бросила мать. Но она так и не пришла. И моя любовь вскоре обернулась ненавистью. Жгучей. Чёрной. Отравляющей душу.
— Кто это, Аня? — спрашиваю строго.
Сестра потупила взгляд. Молчит. Знаю её — никогда в жизни не признается, что кто-то её обижает.
Понятия не имела, как обращаться с детьми.
Единственное желание, которое во мне существовало, — защитить её. Потому что меня никто защитить не мог.
Я очень любила бабушку и дедушку, но они никогда не интересовались моей учёбой. Учусь и учусь. Все насмешки, летевшие в мою сторону из-за того, что я вечно ходила в дешёвых обносках, в вещах, которые кто-то жертвовал малоимущим, потому что купить внучке новую красивую одежду они просто не могли, прошли мимо них. А я не хотела их расстраивать.
Как сейчас не хочет расстраивать меня сестра.
Глава 4
Никогда не оставляла Нюту наедине с отчимом.
На втором этаже нашего дома жила престарелая пара супругов. Одного возраста с дедушкой, но с более крепким здоровьем. Они бездетные и не имели в запасе непутёвую дочь, оставившую на их шеях детей. Я платила им деньги, и они нянчились с младшей. Забирали из школы, помогали с уроками. Даже кормили, хотя на еду я средств не выделяла.
— Нют, если этот… — я запинаюсь, останавливая рвущееся с уст матерное словечко. — Если дядя Витя вернётся, напиши мне эсэмэску.
Анютка хмурится, недовольная, что я вновь её оставляю, хотя сегодня вроде как мой выходной. Ребёнок даже не подозревает, какой ад творился ночью.
— Не уходи, Спичка, — девочка сжимает мою джинсовую куртку, будто хочет остановить.
Я плохая сестра. Взрывная, резкая, но по неведомой для меня причине Аня тянется ко мне. Кажется, даже любит. Хотя я совершенно не могу взять в толк, за что меня можно любить. Я ведь чёрствая, сухая, как бородинский хлеб двухнедельной давности.
— Я скоро, Пирожочек. Куплю тебе что-нибудь вкусное и вернусь, — вру не моргнув глазом и покидаю квартиру соседей.
Древняя дедушкина шестёрка, которую я водила, нарушая правила, с шестнадцати лет, ворчит, сопротивляется. Не хочет заводиться. Но всё же поддаётся мне и трогается с места.
Я любила вождение. И этот автомобиль любила. Хотя кто-то, может, и постеснялся бы садиться за руль такой колымаги. А я выходила из неё, будто это «Мерседес», не меньше. К тому же, в отличие от людей, она хранила мне верность.
Взглянешь на неё и диву даёшься, где она находит силы, чтобы не врасти колёсами в асфальт, как все её товарки по году производства. Однако старушка держалась из последних сил. Будто зная, как я в ней нуждаюсь.
Приехала к одному питейному заведению. Раньше там всегда зависал мой бывший одноклассник. Надеюсь, ничего не изменилось.
Помещение бара встретило меня парами сигаретного дыма. Все мало-мальски приличные кабаки не разрешали курить внутри, а здесь — пожалуйста.
