- Ох, должно быть, не предупредили нас! – пробормотал Жан, засуетившись. – Погодите, сейчас я отопру ворота, мессир!
- Обращайтесь ко мне мэтр Петрунель и довольно.
Впрочем, юноше не суждено было звать Петрунеля мэтром достаточно долго. Едва впущенный им во двор замка незнакомец скрылся в его стенах, он позабыл о том, что вообще кого-то видал в это утро. Равно как и конюх, уведший под уздцы прекрасного коня Петрунеля на конюшню. Позднее бедняга решил, что конь принадлежит кому-то из знатных гостей короля. А может быть, и герцогине. Он лишь завел его в стойло между белоснежным королевским Никсом и конем трубадура – гнедым с редкой черной отметиной на лбу Игнисом. И теперь любовался зрелищем, способным порадовать истинного ценителя лошадей. Уж он-то в них разбирался.
Меж тем, Петрунель с самым уверенным и независимым видом человека осведомленного и решительного направлялся к мастерской короля Мишеля, будто лучше кого бы то ни было знал, где она распложена. Он не плутал среди коридоров замка. Он легко взбежал по винтовой лестнице Восточной башни. Свернул за угол, где находилось несколько комнат для пользования короля. И точно знал, в какой из них Его Величество предпочитает проводить свой досуг. Мэтр Петрунель не выказывал беспокойства и вместе с тем торопился. Достаточно сильно, чтобы в полумраке одного из узких и прохладных коридоров налететь на показавшегося из-за угла гиганта в монашеском одеянии, также не успевшего вовремя остановиться.
- Cacat! – взвизгнул мэтр Петрунель с перепугу и прикрыл глаза.
- In nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti. Amen, - раздалась в ответ громкая скороговорка, продолжившаяся самым недовольным тоном: - Смотреть надо, куда мчишься!
Святой брат Паулюс Бабенбергский всегда славился своей благовоспитанностью и хорошими манерами. Однако нынче он был весьма озабочен. Поднявшись к Утрене, Паулюс увидел, что ночью выпал первый снег. Потому после проведенного в молитве времени, гораздо менее положенного, он счел нужным проверить свой молодой виноградник, куда и направлялся бодрым шагом, несмотря на бурно проведенную ночь и короткий сон.
И уже давно бы мог быть среди любезных его сердцу лоз, если бы на его пути не оказалось досадной помехи в виде испуганного сморчка в богатом плаще и ярких башмаках. Паулюс презрительно фыркнул и пробасил сверху вниз:
- Ну! Так и будете торчать на дороге?
Несколько мгновений мэтр действительно торчал на дороге, растерянно изучая брата Паулюса. Потом по лицу его расползлась улыбка, и он, чуть приосанившись, проговорил:
- Ну что вы, и в мыслях не имею. Но позвольте спросить. Уж не вам ли уготована честь венчать браком короля Трезмонского?
- Мне, - торжественно объявил монах, - как и многим другим братьям из Вайссенкройца до меня вот уже не одно поколение королей Трезмона.
- Должно быть, и вы, и все братья из обители нынче молитесь за своего благодетеля?
- Это уж как полагается, - ответил Паулюс. – Вот и теперь тороплюсь… продолжить молитву.
- Успеете в свое время! Свадьба же не сейчас! Лучше ответьте, как поживает брат Ансельм? Здоров? Все так же ревностен к вере и добродетелям? Знавал его один мой родственник лет двадцать тому назад.
- Брат Ансельм – непоколебим в поборничестве веры, дай Бог ему долгих лет!
Петрунель расплылся в улыбке и жизнерадостно кивнул.
- И как это он борется с соблазнами, коих так много на свете?
- С божьей помощью, - отозвался от стен бас святого брата. – И ты ступай, сын мой.
- Благодарю вас, святой брат! – сказал мэтр и щелкнул пальцами, исчезнув с глаз монаха.
Брат же Паулюс тотчас забыл, что вообще видал кого-то постороннего в это утро, и потому как ни в чем не бывало продолжил свой путь к винограднику.
Появление Паулюса в Фенелле было менее чудесным, но не менее случайным, чем его появление под древними стенами Вайссенкройца.
Несколько лет назад король Александр, отец короля Мишеля, написал настоятелю обители, чтобы ему прислали брата-монаха для проведения служб в недавно построенной часовне замка. Почтенных братьев в аббатстве в то время не оказалось, все они разошлись по другим землям, но и отказать правителю могущественного королевства, всегда оказывающему услуги монастырю по первой же просьбе, монахи не решились. И послали в Трезмон брата Паулюса Бабенбергского.
Был брат Паулюс по годам почти ровесник принца Мишеля. Молодые люди быстро стали товарищами, которые могли и погулять, и вина испить вместе, и споры теологические завести на латыни. Нередко предавался пылкий и горячий брат Паулюс и греховным страстям, сообразным его возрасту. Да и вниманием здешних служанок молодой монах обделен не был. Острый взгляд глубоко посаженных серых глаз, чувственный рот и белый скапулярий не оставляли равнодушными многих девиц. Потому возвращаться в монастырь он не стремился. Исполнял свои обязанности без особенного рвения, а после смерти старого короля и вовсе забросил службы, совершая лишь самые важные по большим праздникам.
Но и без дела не сидел, найдя себе занятие по вкусу.
Отрочество свое Паулюс провел в обители, будучи приставленным помогать братьям-виноградарям. Зная об этом немало, однажды решил он и в Фенелле разбить виноградники и заняться виноделием – с позволения Мишеля де Наве, едва взошедшего на трон. Съездив ненадолго в Вайссенкройц, под предлогом визита к своим наставникам, Паулюс привез оттуда несколько молодых лоз, которые выкрал у брата Ансельма, бывшего в ту пору старшим виноградарем. И теперь брат Паулюс с нетерпением ожидал своего первого урожая уже следующим летом.
Из густого кустарника, росшего вдоль тропинки, доносилась игра дульцимера – медленные, томные звуки, какие бывают от поглаживания струн. А следом раздался голос Скриба.
- Что ж, друг мой Паулюс, герцогиня не довольна моими канцонами. Быть может, ты подскажешь, что в них не так?
От неожиданности святой брат помянул не к месту дьявола. Заглянул в кустарник, откуда звучал голос старого знакомца, и увидел Сержа, восседающего на большом плоском камне. С развевающимися на ветру темными волосами, в накинутом на широкие плечи зеленом плаще, слишком роскошном для простого придворного музыканта, его долговязая фигура выглядела весьма живописно.
- Приветствую тебя, друг мой Скриб, - весело сказал Паулюс и, подхватив скапулярий, уселся рядом. – Может, и подскажу, если ты что-нибудь споешь… из нового.
- Изволь. Совсем новая. Я сочинил ее только что.
Он с задумчивым видом провел пальцами по струнам и, выводя медленную мелодию, запел:
Цена всей жизни – небо этим утром.
И голос той, чей образ на века
В душе моей. И вот она – рука,
Сияет совершенным перламутром,
Она сражает с нежностью цветка,
И манит лаской острого клинка.
