Второй, более молодой спутнице моррона повезло куда меньше. При толчке левая дверца кареты открылась, и юная девица, испуганно завизжав, чуть было не выпорхнула наружу. К счастью, все произошло довольно быстро. Кучер оказался опытным, не растерялся и тут же стегнул лошадей кнутом, отчего потерявший устойчивость экипаж повлекло вперед. Заваливающаяся набок карета всего пару секунд проехала на жалобно скрипящих правых колесах, а затем выровнялась и помчалась дальше, трясясь по ухабам размытой недавними дождями дороги.
Как только неприятное дорожное происшествие осталось позади и возмущенные женщины, поправляя помятые платья, чинно и важно расселись по своим местам, в адрес раззявы-возницы было сказано множество нелестных и грубых слов. Если бы Штелер пребывал в данный момент в сознании, то непременно бы подивился красочности, язвительности и колкости оскорбительных высказываний, которыми кучера одарили не грубияны-солдаты и не несдержанные на язык матросы, а две хрупкие нежные дамочки благородного происхождения. Некоторые особо обидные сравнения бывший полковник обязательно запомнил бы и не погнушался бы потом применить в жарком споре с собратьями по «Легиону» или перед одной из пьяных драк в портовом иль придорожном кабаке. Однако, к сожалению, словесные изыски прекрасных созданий, призванных вдохновлять художников и поэтов, прошли мимо его ушей. Моррон еще пребывал во сне, поэтому единственное, на что у его бессознательного тела хватило сил, так это подняться на четвереньки и каким-то чудом вновь заползти на мягкую и куда более чистую, чем пол, скамью.
Прерванное внезапным падением видение ослабло и стало постепенно отпускать плененное сознание моррона. Связь с окружающим миром крепла. Голову, и не только одурманенную голову опального герканского барона, начала терзать жуткая, ноющая боль, тело затрясло в легком ознобе, а все еще закрытые глаза пронзила такая нестерпимая резь, как будто злая волшебница-белошвейка использовала их вместо подушечки для своих заговоренных иголок. Барона ничуть не удивила реакция ослабевшего организма, это были вполне закономерные последствия разгульного образа жизни, который он вел в последнее время.
Уже в поездке Штелер приобрел несколько свежих ссадин с ушибами, но и до того, как он отправился в путь, его почти бессмертному телу основательно досталось в пьяных драках по кабакам, постоялым дворам, портовым притонам, почтовым станциям, деревням, сторожевым постам и прочим местам; иным словом, везде, где за медь или серебро наливали вино и где находились недовольные возмутительным поведением пьяного бузотера. Бывало, Штелер сам нарывался на драку, то приставая к чужим спутницам, то оскорбляя честь и достоинство неосмотрительно оказавшихся по соседству мужчин; но чаще всего одно лишь его шумное появление в очередном питейном заведении являлось поводом и одновременно причиной для возникновения потасовки. Иногда он сам затевал ссоры, но порой и охотно уступал инициативу разгоряченным хмелем забиякам, вне зависимости от их достатка и сословия. Куражился ли над его пьяным бредом простой матрос, грубил ли ему в ответ зарвавшийся деревенский мужик или занудно читал нотации о приличиях напыщенный рыцарь в расшитом позолотой дорожном костюме, было, по большому счету, не важно. В любом случае словесная перепалка кончалась одним и тем же: правая рука моррона тянулась к мечу, а левая мгновенно выхватывала из-под собственного зада увесистый табурет. Но вот чего ни разу за почти двухмесячное пьянство не случалось, так это того, чтобы кто-то из благородных оппонентов успел пройтись по его небритым щекам перчаткой. Охотники соблюсти занудный протокол вызова на поединок находились, да только добротный табурет разбивался об их голову в самом начале рыцарского церемониала. В новой, полной опасностями и событиями жизни моррона не было места для глупых формальностей высокородного сословия, о принадлежности к которому он уже и сам почти позабыл.
Легче всего бывший полковник и лишенный титула барон находил общий язык с армейскими ветеранами да наемниками. Бывалые вояки понимали его без слов, просто смотрели опьяневшему дворянину в глаза и читали в них нестерпимую потребность намять ближним бока и обагрить свежей кровью острие заскучавшего в ножнах меча. Они думали, как он. Они всегда принимали его за своего и по-товарищески приходили на выручку, помогая осуществить желание куда более сильное, нежели неугомонное стремление напиться до беспамятства или банальная похоть.
Два месяца подряд бывший полковник герканской армии пил; пил каждый день; пил по причине, которую старательно пытался побыстрее забыть. Однако вино лишь притупляло, а не лечило душевную боль, а вызванное им разнузданное поведение приводило к появлению мучений физических. Тело моррона быстро справляется с синяками и легкими ранами, но вот от болезненных ощущений все же приходилось страдать.
Отупляющее, деморализующее сознание и ослабляющее волю пьянство началось еще в Денборге, столице герканской колонии по другую сторону Удмиры, затем продолжилось на корабле, когда страдавшего душой и телом моррона вдруг потянуло на Родину… в Герканию, в маленький городок Вендерфорт, где он вырос, где прошло его детство.
Неделя плавания прошла довольно спокойно. Путешествующий инкогнито драчун спровоцировал лишь три поединка, вышел из них победителем и, поскольку больше рыцарей на корабле не осталось, принялся приставать к судовой команде. Тут его потехе помешал капитан, приказавший матросам связать бузотера и до прибытия в первый же герканский порт держать на цепи в сыром трюме. Четыре дня Штелер не тешил чесавшиеся кулаки и проклинал тот день, когда его нога ступила на борт утлой посудины. Терзаемая печальными воспоминаниями душа моррона скучала по бойцовским потехам, и эту тоску Штелер самозабвенно топил в вине, ведь дуралеи-матросы приковали его рядом с бочонком виндальского, хоть немного и кисловатого на вкус, но весьма бодрящего напитка.
Опальный барон был первым пассажиром, сошедшим на герканский берег. Как и обещал капитан, в Линдере арестанта буквально выпихнули с корабля, отобрав в качестве компенсации за опустошенный бочонок скудные пожитки и отощавший кошель. Разозленные доставленными им хлопотами и весьма заметными отметинами на парочках скул моряки обобрали шумного пассажира до нитки, оставив на нем лишь грязное, поношенное платье да на потертом ремне меч, который согласно суровым герканским законам нельзя было забрать хоть у спившегося, но все же дворянина.
Любого на месте Штелера опечалил бы такой поворот событий, но барон был не из тех, кто горюет по пустякам и жалобы предпочитает действиям. В первом же кабаке, куда бывший полковник забрел, дабы промочить першившее после судовой кислятины горло, он учинил драку, в результате которой не только разжился толстеньким кошельком – заслуженным боевым трофеем, срезанным с пояса вздумавшего ему перечить купца, но и благополучно покинул пределы разгоревшегося ристалища еще до прибытия портовой стражи.
Около месяца линдерских корчмарей прошибал холодный пот, как только шатающаяся фигура в поношенном, перепачканном грязью из всех окрестных луж платье появлялась на пороге их заведений. Он стал легендой, он стал грозой портовых кабаков и чуть было не угодил в тюрьму за множество мелких и не очень мелких грешков, накопившихся на его счету. К счастью, заглушенный вином рассудок вовремя очнулся от дурманной спячки и дал дельный совет своему неразумному хозяину. Штелер чуток протрезвел, на последние деньги нанял карету и наконец-то отважился посетить Вендерфорт, город, в который он, с одной стороны, хоть и стремился, но в то же время и немного боялся попасть. Моррон не знал, как на его плачевном душевном состоянии скажутся воспоминания детства, той светлой поры, в которую ему так хотелось вернуться.
